Земля несбывшихся надежд
Шрифт:
«Харакири. Харакири. Харакири», — напевала своим насмешливым мелодичным голосом забияка из нашего класса Анжела Чан.
Все начинает кружиться в моем сознании. «Кольцо, кольцо роз», — пела она, и это отвратительно отдавалось у меня в голове. «Глупая девочка, ты не должна была говорить», — шипел ее противный голос.
Я качаю головой, и голос исчезает, и снова я смотрю в мамины тускнеющие пустые глаза. Потом моя голова опять неожиданно и беспорядочно наполняется детскими стишками, которые распевают насмешливые голоса. Они заполняют мой мозг, как миллион жужжащих пчел, так что не остается места для мыслей моего
Маленький Вилли Винки через город бежит. В своем ночном халате вверх и вниз спешит. Стучит в окно, кричит сквозь засов. Все дети спят? Уже восемь часов. Бедный босоногий маленький Вилли Винки.
Кур, кур, воркует голубок, что делать мне, скажи, дружок?
Куда летишь ты в небо так высоко? Снимаю паутину там, думаешь — легко?
А можно и мне с тобой? Конечно, давай.
Мэри, Мэри, Все-Наоборот. И насмерть напугала Мисс Маффет. Сапожник, сапожник, почини мне туфельку. Старый король Коль был веселой старой душой. Веселой старой душой был старый король Коль. Я вижу луну, луна видит меня. Господь благословил луну, Господь благословил меня.
Без предупреждения детские стишки прекращаются. Тишина.
Мамочка сделала себе харакири. Папа будет этим гордиться? Он всегда говорил, что только у самых смелых самураев хватало мужества сделать себе харакири, закончить дело самостоятельно. Я делаю еще два шага к мамочке. Я протягиваю руку и касаюсь ее волос. Мягкие. Ее рот открывается и закрывается.
— Мамочка, — шепчу я, — ты умираешь, истекая кровью, потому что у тебя не хватило сил закончить дело должным образом.
Кровь из раны быстро течет по ее открытой ладони, вниз по среднему пальцу и капает в красную лужу на черном полу.
Красное на черном. Красное на черном.
Окаменелая, я стою и смотрю, как капля крови замирает на кончике ее пальца, затем, как в замедленном кино, падает на пол. Я слежу за этим страшным процессом, пока капля не достигает растекающейся лужицы красного и не исчезает в густой жидкости, и только после этого начинаю кричать.
Я рву свои волосы руками и, рыдая, бегу к телефону у кровати. Там я, не помню как, умудряюсь набрать 999. Мои пальцы застревают в диске телефона, трубка выскакивает из скользкой руки. Я с криком выбегаю из комнаты.
— Мамочка, мамочка, МАМОЧКА!! — истерически кричу я.
Внизу лестницы я вижу папу, нога его стоит на первой ступеньке. Он только что вернулся домой. На нем его лучшая рубашка из батика, та самая, которую он надевает только по случаю обедов с важными чиновниками. При виде меня улыбка застывает на его лице.
Я стремительно бросаюсь к нему.
— Помоги, папа, помоги! — кричу диким голосом.
Наверху лестницы с суровым лицом стоит Дурень С Черной Шеей. Ха, я узнала его. Это Дурень-Простофиля, посмотри, народ, у жены по спальне бродит взад-вперед. Он, должно быть, перепутал меня с человеком, который не читал свои молитвы, потому что схватил меня за левую ногу и сбросил с лестницы. Я падаю.
И я начинаю лететь по направлению к своему ничего не понимающему отцу. Мраморные ступени встречают меня на полпути вниз. Боли нет. Я начинаю катиться. Мимо, как вспышка, пролетают разные картинки. В мраморном полу я вижу свое перепуганное отражение. На потолке я вижу мамины осуждающие тусклые глаза, ее эффектный
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Те, кого я любила
Я тихо лежала в темноте, одно за другим просматривая свои воспоминания, как стопку старых фильмов, обнаруженных на заброшенном чердаке, пока в мое окно не постучался рассвет. К пяти тридцати утра я уже знала, что мой отец любил меня. Теперь я его немного начала понимать. Боль не вполне совершенна. Этому мою маму учил дядя Севенес. Я зарылась лицом в подушку и тихо плакала о том, что могло бы произойти. «Я действительно любила тебя. Жаль, что ты сам не сказал мне. Я должна была бы понять».
Я поехала в Куантан. Припарковав машину на главной улице, я пошла в тупиковый переулок моей прабабушки Лакшми. Воспоминания отхлынули. Я постучала в дверь, и появилась моя двоюродная бабушка Лалита. Она обнимала меня немощными руками и выглядела такой старой, что я совсем ее не узнавала. В закисших глазах стояли слезы.
— Проходи. Проходи. Ты совсем как твоя мама, — сказала она, наполовину смеясь, наполовину рыдая. — Ты помнишь меня?
— Немного, — ответила я. Она была последней из оставшихся в живых. Остальные уже умерли. Они теперь были длинным рядом черно-белых фотографий в гирляндах увядших цветов.
— Так и должно быть, — сказала она. — Ты тогда была совсем ребенком. Моя мама всегда говорила: «Когда-нибудь, Лалита, эта девочка станет писательницей». Ты писательница?
— Нет.
— Почему? Это же было твоей мечтой. Ты писала прекрасные, замечательные вещи о своем ужасном отце. Думаю, мне не стоит критиковать мертвых. Твоя мама была прекрасной девушкой. Ты знаешь, что твой отец влюбился в нее с первого взгляда?
Я кивнула.
— Хочешь немного кокосового пирога? Это мягкий пирог. Очень хорош для беззубых.
— Да, спасибо, — с улыбкой сказала я.
Бабушка Лалита была очаровательна, в точности такая, какой ее описывала мама. Такая простодушная.
— О, подожди минутку. Твоя прабабушка кое-что оставила для тебя.
Она исчезла за занавеской и вернулась с браслетом, который осторожно надела на мою вытянутую руку. Глядя на него, я вспомнила, что у этого браслета тоже было свое место в моем набросками обрисованном прошлом. Я закрыла глаза и, перебирая пальцами прохладные камни браслета, обратилась к тени своих ускользающих воспоминаний. Вскоре я услыхала голос моей мамы: «И это был день, когда бабушка Лакшми сказала дедушке: „Возьми с собой Димпл. Сиди там и убедись, что он не подменит камни на что-нибудь менее ценное. Все эти ювелиры мошенники“.