Земля незнаемая. Зори лютые
Шрифт:
Запрудил народ площадь. Перед помостом родовитое боярство, в дорогих до пят длиннополых кафтанах, переговаривается:
— По какому случаю звон? Не Литва ль на нас поперла?
— А может, ливонцы удачи пытают?
И замер люд, вперился в помост. Кто говорить будет? По ступеням поднялся посадник Копыл и московский дьяк Далматов. Посадник шапку снял, на все четыре стороны поклон отвесил:
— Народ псковский, вразумейте, о чем я сказывать почну. Государь и великий князь Московский Василий Иванович посадников наших
Заволновался люд, зашумел. Раздались голоса:
— Великий князь Московский, но не псковский! Отчего же наших послов за караулом закрыл?
— Дьяк Далматов сызнова к нам приехал поучать нас?
— Не хотим Москвы над собой!
— Чего желает великий князь? — раздался голос старосты кожевников.
На край помоста придвинулся дьяк Далматов, развернул свиток.
— Люди псковские! Государь и великий князь Василий Иванович отписывает вам, что ежели отчина его, Псков-город…
— Псков — не отчина князей московских! — снова визгливо ввернул боярин Шершеня. — Псков город вольный!
Далматов поднял строгие глаза, дождался тишины и снова внятно повторил:
— Ежели отчина его Псков-город хочет в мире жить, так должны псковичи исполнить две государевы воли.
— Не томи, дьяк, сказывай, чего государю надобно? — выкрикнул высокий гончарник.
— Первая воля, — твердо и громко выговорил Далматов, — чтоб не было у вас веча и вечевой колокол, — дьяк вскинул руку к звоннице, — сняли. Другая воля — быть у вас двум наместникам…
— Много мнит о себе великий князь! — раздалось сразу несколько голосов. — Аль не ведомо Василию, что Псков не склонял головы ни перед немцем, ни перед иным недругом».
— Не бывать тому, чтобы Псков вольностей лишился! О том и передай, дьяк, великому князю. Аль вороги мы ему, цо он с нами тако разговаривает?
Дьяк Далматов кинул резко в толпу:
— Не стращаю я вас, псковичи, но скажу слова государевы: ежели добром не исполните воли государя, то у него силы наготове много, и кровопролитие взыщется с ослушников! Аль запамятовали, как, возгордившись, новгородцы подняли меч на Москву?
Стих люд. Но вот к помосту пробился старик кузнец, поднял руку.
— Круто, ох как круто рець ведешь, дьяк. Но да не от тебя слова эти, а от государя Московского. Како же отвецать нам тобе? От древности, от прародителей наших вецевой колокол во Пскове. Подобно сердцу он у нас. Но вот настала пора проститься нам с ним. Я плацу, — кузнец смахнул рукавом слезу, — но нет стыда в том. Отдадим мы государю, великому князю Московскому своего вецника…
— А ты за весь Псков не ответствуй! — прервал кузнеца боярин Шершеня.
Кузнец ответил раздраженно:
— Я от народа сказываю, а не от вас, боляр. — И повернулся к Далматову. — О том, дьяк, и передай государю. Не станем крови проливать и согласны исполнить его волю.
— Не хотим!
— Согласны!
— Коли бояре мыслят за вечевой колокол держаться, пущай сами и бьются с московскими полками. Мы же не пойдем противу Москвы.
— Жалко вечника, ажник душа рвется, да где силы наберешься на московские полки?
— Едут! Едут! Недалече уже! — свесился с колокольни лохматый отрок, замахал шапкой.
Вспугнув птиц, враз торжественно зазвонили колокола, распахнулись городские ворота и с хоругвями, в облачении вышли из Пскова архиерей с духовенством, бояре и ремесленный люд.
Псковичи встречали великого князя.
Государь ехал верхоконно, под стягом. Белый конь, крытый золотистой попоной, пританцовывал, вскидывал головой.
Следом за великим князем длинной лентой вытянулись полки служилых дворян и пищальников. Били барабаны, играли трубы.
Приставив ладонь козырьком ко лбу, Василий сказал с усмешкой:
— Эка, с попами вылезли.
Плещеев подхватил с полуслова:
— Аки пес побитый хвостом виляет, так и боярство псковское.
— Ха! — Василий махнул рукой. — И без бития, только и того, пригрозили. Нынче боярство хоть и строптивое, да не то что ране. Как господин Великий Новгород сломился, так и боярство присмирело. Вишь, — кивнул Василий на остановившихся у дороги псковичей, — смирненькие каки. — И хихикнул. — Поди, не мыслит боярство псковское, чего я с ними сотворю.
Плещеев осклабился.
— Взвоют, государь…
— Да уж не возвеселятся. Ты, Михайло, вели полковым воеводам дворян определять на постой по боярским вотчинам. Да чтоб дворяне служилые не бражничали да в боярских трапезных не рассиживались и наизготове были, ибо надобность в них может случиться.
— Смекаю, государь.
— Коли догадываешься, о чем речь, то до поры молчи, а то ненароком вспугнешь бояр, они на смуту подбивать люд зачнут, тогда крови не миновать.
Остановив коня, Василий спрыгнул наземь, кинул повод подбежавшему отроку.
— Ну, пора и под благословение.
Сняв шапку, пятерней пригладил бороду и медленно, но твердо направился к стоявшему с крестом в руках архиерею.
С высоты бревенчатых стен псковского детинца Шершене видно московские полки, толпы народа и раскачивающиеся на ветру хоругви.
Вон великий князь в алом кафтане и собольей шапке. За Василием на древке полощется стяг. Навалился Шершеня грудью на стену, ногтями камни царапает, глаз не сводит с великого князя. А когда Василий с коня соскочил и к архиерею направился, застонал боярин, отвернулся и торопливо спустился со стены. Холоп подвел боярину коня, помог взобраться в седло. Шершеня поводья разобрал, спросил хрипло: