Земля незнаемая
Шрифт:
Вдогон ему Илларион пробасил:
– Христос на кресте страданиями своими спас тя, человече. Молюсь о те терпеливо и усердно и гнев твой не принимаю.
Княгиня поднялась, проговорила раздражённо:
– Поп Илларион, утомил ты князя, дай роздых ему.
Святополк, молчаливо слушавший перебранку двух попов, согласно кивнул Марысе.
Илларион поклонился с достоинством, напялил чёрный клобук. Под длинной, до пят, рясой колыхнулся большой живот.
– Не я речь первый повёл, а латинянин, прости, княгиня.
– И вышел вслед за Рейнберном.
Проводив злым взглядом пресвитера, Марыся
– Поп Илларион не твой духовник, а слуга князю Владимиру! К чему он здесь, в Турове? Что ты молчишь, Святополк, или не князь ты? Так зачем тогда брал в жены дочь короля? А, вижу, ты боишься отца своего, князя Владимира…
– Пустое плетёшь, княгиня!
– вскинул голову Святополк.
– Ведь знаешь, не отец он мне, но что я поделаю против Киева со своей малой дружиной? Отец же твой, король Болеслав, не даст мне свои полки.
– Князь Владимир немощен, умрёт, великим князем сядет Борис. А почему не ты? Ты старше всех братьев, тебе и стол киевский принимать!
– Марыся подошла к мужу, подняла на него глаза - На это отец мой полки даст, изъяви согласие.
Длинное лицо Святополка, с залысинами на висках, покрылось красными пятнами.
– Не время о том речь вести, княгиня, и не так уж великий князь немощен, как ты мыслишь. Стар, верно, но смерть от него далеко бродит.
– Святополк насупился.
– Третьего дня боярин Путша из Киева воротился, сказывал мне, князь Владимир-де на пиру громогласил: «Святополку доверия не имею, к Болеславу польскому он льнёт».
– И пусть его, - усмехнулась Марыся - Не желают тебе добра князь Владимир и братья. Одна я у тебя - Марыся приподнялась на цыпочки, поцеловала Святополка в холодные губы.
– Хочу великой княгиней быть.
Святополк вымолвил глухо:
– Сбудется, княгиня, дай час.
Боярин Путша в дальней дороге притомился, неделю давал костям роздых. Ко всему ненастило. Лежит боярин на широкой лавке, бесцветные глаза в потолок уставил, а сам что гора из рыхлого теста. В голове мысли плутают. Поведал он Святополку, да не всё. Не мог Путша открыться, как князь Владимир с того пира, где промолвился о недоверии к туровскому князю, зазывал боярина в свою опочивальню, пытал о Святополке. Он же, Путша, видя то недовольство Владимирово, рассказал ему, что Святополк с Болеславом списывался, Владимир ответствовал Путше: «Ты, боярин, будь при князе Святополке глазами и ушами моими. И ежели заметишь, что Святополк козни затевает, уведомь о том пресвитера Иллариона».
Путша вздохнул, повернулся на бок. На глаза попался ковш с водой. Протянул руку, достал со столика, испил. Тёплая. Выплеснул остаток на выскобленный до желтизны пол, позвал:
– Авдотья!
Никто не откликнулся.
Боярин повысил голос:
– Авдо-о-тья!
Заскрипели половицы, и в горницу заглянула молодая краснощёкая девка.
– Где тя носит, - проворчал Путша.
– Принеси воды родниковой.
Авдотья исчезла и вскоре появилась с наполненной корчагой.
– Поставь, - нехотя проговорил боярин и лениво, прикрыв один глаз, другим поглядел в спину девке.
Прошлой голодной зимой взял он её у кабального смерда за пять коробов сурожи. С той поры смерд свой долг не отработал и дочь не выкупил. Так и живёт Авдотья у боярина
Путша снова повернулся на спину, долго следил за ползущим по потолку тараканом. Потом подхватился, накинул кафтан, вышел на крыльцо. Дождь перестал, но небо хмурилось. По двору, огороженному крепким тыном, бегала свора псов. Под навесом двое мастеровых чинили телегу, у ворот красноносый конюх с лицом, изрытым оспой, и редкой щетинистой бородёнкой выгуливал боярского коня. Конь пританцовывал, и конюх то и дело зло дёргал за узду.
– Лешко, что воли не даёшь!
– прикрикнул сердито боярин.
– Да не забудь опосля попоной прикрыть.
– И тише проворчал: - Так и доглядай за всем самолично.
Посреди двора в луже грязи разлеглась откормленная свинья. Путша опять повысил голос:
– Вепря-то почто в закут не отгоните?
Один из мастеровых, надев колесо на ось, бросился выгонять свинью из грязи, а Путша, поддёрнув сползшие с брюха штаны, направился к сложенной из толстых брёвен житнице [46] . На двери красовался тяжёлый замок, Боярин отвязал висевший на поясе ключ, долго отмыкал, ругался:
46
Житница - амбар.
– Наказывал, чтоб смазали, ан нет…
Наконец замок подался, и Путша толкнул дверь. Из житницы, перемешиваясь с запахом обмолоченного хлеба, терпко пахнуло свежим мёдом и вощиной. Боярин потоптался на месте, блаженно втянул носом воздух и только после того вошёл в житницу. У стены стояли огромные закрома с пшеницей, берестяные туески с мёдом, на крючьях под балками висели вяленые окорока, пучки сушёных трав. В дальнем углу короб с гречкой. Глаза у Путши блеснули жадно. Он запустил руку по локоть в пшеницу. Сухая, под пальцами пересыпается.
За спиной услышал шаги. Не оборачиваясь, Путша спросил:
– Нет ли за кем из смердов долга, Вукол?
Боярский тиун Вукол ответил обстоятельно:
– Много нет, но смерды из Припятского погоста не додали десять по десять мер ржи да мяса пять туш. А горыньцы медов не наварили, сказывают, бортей не сыскали.
Путша поворотился к Вуколу. Тиун, мелкорослый, скуластый, с маленькими, глубоко запавшими глазками, угодливо ждал боярского слова.
– Припятских и горынских баб молодых возьмёшь на меня. Пущай зиму пряжу готовят да холсты ткут. Го и будет за их нерадение.
– Исполню, боярин, - Вукол изогнулся в поклоне.
– А что повелишь делать тем закупам [47] , кои телегу чинят?
Путша шагнул к берестяному туеску, откинул крышку, пальцем подцепил мёду, лизнул. Почмокал от наслаждения.
Тиун продолжал:
– Они речь ведут, что отработали тебе недоимку. По домам просятся.
– Попусту, - Путша скользнул бесцветными глазами по тиуну.
– Весна настанет, тогда и отпущу. Ныне же уроки им давай полной мерой, пусть не сидят без дела.
47
Закупы - люди, попавшие за долги в кабальную зависимость.