Земля незнаемая
Шрифт:
Анастас замахал на него рукой:
– Замолчи! Гордыня обуяла тебя, пресвитер. Допрежь князя Владимира должен был знать я о том, и не князю ты служишь, а Церкви!
Передохнул, сказал спокойней:
– Не уберёг ты князя Святополка и на путь истинный не наставил. За то будет с тебя, пресвитер Илларион, спрос, как с княжьего духовника. Ныне же в Новгород пошлю тя, к князю Ярославу. Скажешь ему, ляхи Киев покинули. Ещё упомяни, я за него молюсь и бояр да народ киевский в любви к нему наставляю.
Пожевав тонкими бескровными
– Всем же говори, архиерей Анастас в Новгород к архиепископу Феопемту тя шлёт.
День воскресный, и время за полдень. Выдалась у Кузьмы свободная минута, во двор выскочил, осмотрелся: пусто, челяди никого не видно.
В открытые ворота въехали гружёные сани. Рядом с конём, держась за дышло, шагал смерд. Кузьма посторонился. У поварни сани остановились, и смерд, скинув рогозовый полог, принялся сгружать битую птицу.
Смерд напомнил Кузьме отца и ростом, и медлительной, уверенной походкой. Из поварни вышла краснощёкая стряпуха. Засмотрелся, Кузьма, а за спиной чей-то голос:
– Эй, Кузьма!
Оглянулся. На ступеньках воевода Добрыня усы вытирает рукавом кафтана, на снег щурится.
– Сбегай, позови тысяцкого к князю. Да спешно. И сам с ним ворочайся.
Припустил Кузьма, полами тулупа снег метёт. Вот и подворье тысяцкого. Мужик дрова рубит, лихо топором вымахивает. Увидел Кузьму, указал на баньку:
– Там Гюрята.
Кузьма с разгона открыл дверку, пар наружу клубами вырвался, чуть с ног не свалил. А откуда-то из-за угла сердитый голос:
– Чего дверь распахнул, дубина, баню холодишь?
Всмотрелся Кузьма, тысяцкий нагишом на скамье сидит, ноги в кадку с горячей водой сунул, а пятерней волосатую грудь почёсывает.
– Чего заявился?
– К князю зовут.
– Добро, приду, дай попарюсь.
– И принялся стегать тело берёзовым веником.
Выскочил Кузьма, отдышался. Увидел Прова на голубятне. Тот подпёр плечом стену, глазеет, как стая зерно клюёт. Пров Кузьму тоже заметил, поманил:
– Давай сюда!
На голубятне запах помета и воркование. Из-за пазухи Пров достал голубя, показал:
– Вертун, хошь вспугну?
– А ну!
Подкинув голубя, Пров вспугивает всю стаю, свистит, заложив пальцы в рот, потом хватает длинный шест с тряпицей на конце, машет. Голуби, хлопая крыльями, носятся высоко в небе, кувыркаются, камнем падают к земле и снова взмывают ввысь, выделывая в морозном воздухе замысловатые кренделя.
– Здорово!
– восторгается Кузьма.
– Это ещё что, погоди!
Вышел, уже одетый в шубу и тёплую шапку, тысяцкий Гюрята, сказал укоризненно:
– Иного дела ты, Пров, не сыщешь, как птиц гонять.
И направился к воротам, важно выставляя впереди себя отделанный серебром и чернью посох. Кузьма пошагал следом…
Поздним вечером при мерцании жирового светильника Кузьма записал:
«Сегодня
Гюрята возвратился вскорости. В хоромах лицом к лицу столкнулся с Провом, промолвил:
– Поди за мной.
В горнице прислонил к стене посох, шубу и шапку повесил на вбитый в стену колок, сказал:
– Хочу говорить с тобой, сын. Какое же это лето те исполнилось?
– Спросил и посмотрел на Прова из-под нависших бровей. Тот переминался с ноги на ногу, слушая отца.
– Коли не ошибаюсь, семнадцатое. Так ли? Лета немалые, а чему в жизни обучился? Вон Кузька, вишь, как горазд, а ведь мене твоего в два раза обучался?
Помолчав, прошёлся взад-вперёд по горнице, потом снова остановился, заговорил:
– По твоей силе быть бы тебе, Пров, оратаем, да не смерд ты родом, а боярский сын, и негоже боярскому сыну за соху держаться. В купцы хитростью не вышел, в ушкуйники - душа добрая… Обида есть, что по делам твоим не выкрикнут тебя новогородцы моим преемником. Слаб умом ты. Скорблю… Видно, быть те, Пров, гриднем в большом боярском полку, и о том князя Ярослава просить буду. Желаешь ли того?
Пров помялся, пожал плечами. Гюрята нахмурился:
– Иного дела не вижу, к чему тя приставить, а посему, есть ли желание, нет, как велю, так тому и быть. А теперь уйди, отдохнуть хочу.
3
И в мыслях не держал Илларион, что за Любечем его подкараулят горясерские челядинцы. По велению боярина схватили они пресвитера, привезли в Киев, кинули в клеть.
В ту же ночь явился к Иллариону Горясер, уселся на лавку, стал выспрашивать, зачем ходил в Новгород. У пресвитера ответ один: к архиепископу Феопемту послан архиереем Анастасом.
Не верит боярин, снова тот же вопрос задаёт.
Наутро пришёл князь Святополк, бледный, глаза злобным огнём горят. Подскочил к прижавшемуся к стене Иллариону, обрызгал слюной.
– Ты, поп, был моим духовником, теперь же врёшь, изворачиваешься.
Задохнулся, дёрнул ворот рубахи. Хватил открытым ртом воздуха, снова закричал пронзительно:
– Всё одно заставлю сказать правду!
И принялись с Горясером да двумя подручными гриднями пытать пресвитера с пристрастием, глаза выкалывать. Не выдержал Илларион боли, взвыл и признался, что по указу Анастаса ходил к князю Ярославу.