Земля обетованная
Шрифт:
— Денег надо? Вот бумажник, — пробормотал Мориц, выставляя внутренний карман сюртука. — Или нет, подожди, пойдем в буфет. Ах, черт, я совсем пьян! — крякнул он, тщетно стараясь держаться прямо.
— Может, пан инженер посидит с нами? Выпьем, а? Есть водочка, коньячок!
— Прикажите подать поесть, я голоден как волк.
Кельнерша принесла горячие сардельки, ничего другого в буфете не осталось.
Боровецкий принялся есть, не обращая внимания на веселое общество, — кругом выпивали, болтали.
Тут была почти одна молодежь,
Бум-Бум, хотя и был совершенно пьян, расхаживал по залу, хлопал ладонью по кулаку, поправлял пенсне, выпивал со всеми, а иногда подходил к молодому человеку, который спал в глубоком кресле, повязанный салфеткой.
— Кузен, не спи! — кричал Бум-Бум ему прямо в ухо.
— Zeit ist Geld! [10] Чей счет? — отвечал тот, не открывая глаз, машинально стучал кружкой по столу и продолжал спать.
10
Время — деньги! (нем.)
— Женщина! Ах, оставьте, быть женщиной — никудышный гешефт, пустая трата времени! — со смехом выкрикивал известный во всем городе Фелюсь Фишбин.
— Я-то мужчина, самый настоящий мужчина, — кричал кто-то в другом углу.
— Нечего себя хвалить! Ты только жалкое подобие мужчины, — издевался Фишбин.
— А ты хотя и Фишбин, да дело твое не стоит и пучка соломы.
— А ты, пан Вейнберг, ты… да уж ты сам знаешь и мы знаем, кто ты, ха, ха, ха!
— Бум-Бум, спой-ка «Маюфес» [11] , а то тут евреи ссорятся.
— Эх, Кениг, ты мой друг, но я с грустью вижу, что ты все больше глупеешь. Все твои мозги в брюхо ушли. Право, я за тебя боюсь. Господа, он столько жрет, что скоро ему собственной кожи не хватит, он в ней не уместится, ха, ха!
Грянул общий хохот, но Кениг не отозвался — он пил пиво и тупо смотрел на лампы, сидел он без сюртука, с расстегнутым воротом сорочки.
— Итак, доктор, вернемся к женщинам, — обратился Фелюсь к соседу, который, уткнувшись подбородком в грудь, непрерывно и невозмутимо крутил светлые усики, ежеминутно отряхивал полы сюртука и засовывал и рукава не слишком чистые манжеты.
11
«Как ты хороша!» (др. — евр.) — начало песенки.
— Ну что ж, вопрос очень важный, хотя бы с социально-психологической точки зрения.
— Никакой это не вопрос. Знаете вы хоть одну порядочную женщину?
— Пан Феликс, вы просто пьяны, что вы несете! Я вам тут, в Лодзи, покажу сотни в высшей степени достойных, почтенных, разумных женщин! — вскричал доктор,
— Наверно, это ваши пациентки, потому вы их и хвалите.
— С социально-психологической точки зрения то, что вы говорите, это…
— С любой точки это правда, четырежды правда. Вот докажите, что это не так.
— Но я ведь вам уже сказал.
— Это слова, только слова, мне нужны факты! Я реалист, пан Высоцкий, я позитивист. Барышня, кофе и шартрез!
— Хорошо, хорошо! Сейчас приведу факты: пани Боровская, Амзель, Бибрих. Что скажете?
— Ха, ха, ха, называйте еще, мне, право, весело вас слушать.
— Нет, вы не смейтесь, они все — порядочные женщины, — запальчиво кричал доктор.
— Откуда вам это известно, вы их что, на комиссию брали? — с циничной ухмылкой спросил Фелюсь.
— Я еще не назвал самых достойных, таких, как пани Цукер, пани Волькман.
— Эти не считаются. Одну муж держит под замком, а другой некогда на свет Божий выглянуть, каждые три года четверо детей.
— А пани Кештер, она вам что, не образец? А пани Гросглик не пример? Ну, что скажете?
— Ничего не скажу.
— Вот видите, — обрадованно вскричал доктор, подкручивая усики.
— Я реалист и потому ничего не скажу — только некрасивые женщины в счет не идут, это такой негодный товар, что его даже Леон Кон не возьмет на комиссию, а он-то все берет.
— А я их беру в расчет и ставлю в первый ряд. У них, кроме обычной, природной порядочности, есть еще этика.
— Этика? Это что за товар? Кто им занимается? — вскричал Фишбин, заливаясь смехом.
— Фелюсь, хохма на все сто процентов! — крикнул ему через стол Леон Кон, хлопая в ладоши.
Доктор ничего не ответил, он пил горячий кофе, который ему налил Феликс, и все крутил усики, отряхивал сюртук да засовывал манжеты в рукава. Внезапно он обратился к сидевшему рядом соседу, который в молчании усердно выпивал и ежеминутно протирал очки красным фуляром.
— А ты, адвокат, такого же мнения о женщинах, как пан Феликс?
— Пхе, да это… видите ли, уважаемый… как бы это выразить… гм… — И, махнув рукой, он отхлебнул пива, зажег гаснувшую папиросу и стал разглядывать огонек спички.
— Я спрашиваю вас: что вы думаете о женщинах? — наступал доктор, готовясь к новой схватке за женскую честь.
— А я ничего не думаю, уважаемый, я пью пиво, — надменно махнул рукою адвокат и всем лицом уткнулся в кружку со свежим пивом, которую поставила перед ним кельнерша.
Он долго пил, а потом выжимал белую пену из редких усов, свисавших на губы, будто рыжеватая соломенная стреха.
— Нет, вы мне покажите порядочную женщину, и я ей пошлю шелк от Шмидта и Фитце, шляпу от мадам Гюстав и небольшой чек на какой-нибудь банк за подписью Гросглика, а потом расскажу вам о ней немало любопытного, — снова принялся за свое Феликс.