Земля обетованная
Шрифт:
— Я с тобой обойдусь по-доброму, — сказал Лачфорд, стоя над Лестером, который лежал свернувшись на полу, неуверенными движениями пытаясь прикрыть лицо и пах. — Тебя выбросят около Кингстонского канала — там, вдали от городского шума, ты сможешь не спеша обдумать, что к чему. И слушай дальше! Если со мной что случится и нити приведут к тебе — бетонный блок к ногам и в Темзу! Ясно? Ясно.
4
Этот шаг Мэри обдумывала уже несколько недель. Теперь — ввиду предстоящего разговора Майка с Дугласом — откладывать его было больше нельзя. Чтобы успокоиться немного, она несколько раз повторила
Она решила сделать это под вечер. После того как вернется из школы. Джон будет готовить уроки у себя в комнате; Хильда, надо думать, еще не уйдет из конторы, но уже будет не так занята, как в начале дня.
Мэри сняла трубку и набрала номер с чувством, что собирается совершить какой-то противозаконный поступок. Трубку взяла сама Хильда.
— Говорит Мэри Таллентайр, — произнес достаточно твердый и ровный голос, — жена Дугласа.
— Да? — Звонок застал Хильду врасплох. Она обвела взглядом пустую комнату, словно надеясь, что найдется кто-то, в чьем присутствии разговаривать будет неудобно. А с другой стороны — чего ей бояться?
— Я уже давно собиралась позвонить вам, — сказала Мэри хорошо отрепетированную фразу — вот только что следовало за ней? У нее пересохло во рту; мысли безвозвратно улетучились.
— Да? — сказала Хильда в молчавший телефон.
— По-моему, нам хорошо было бы встретиться, — сказала Мэри, перепрыгнув через три ступеньки, подходя прямо к цели.
— А что это нам даст?
— Не знаю. — Мэри пыталась по голосу, раздраженному и настороженному, представить себе лицо и характер Хильды. Никакого ключа к разгадке. — Но, по-моему, так было бы честнее.
— Не представляю, что мы можем сказать друг другу, — возразила Хильда.
— Почему же? Мне кажется, нам есть о чем поговорить.
— Но зачем? — спросила Хильда.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать — зачем вам это понадобилось?
В этот момент Мэри показалось, что ее решение позвонить было правильным. Вопрос свидетельствовал о растерянности Хильды. Мэри, почти год бившаяся за то, чтобы восстановить былую уверенность в себе, и временами ощущавшая, что ее катастрофически не хватает, сейчас почувствовала прилив самообладания — ей стало ясно, что она сможет взять барьер.
— Будет унизительно, если мы этого не сделаем, неужели вы не понимаете?
— Унизительно для кого?
— Для нас обеих. Этим мы признали бы… что смиряемся с тем, что Дуглас… может приходить и уходить по своему усмотрению, нас же держать на расстоянии друг от друга, в то время как за нас принимаются решения, которые могут радикально изменить наши жизни. Я говорю с ним. Он наверняка говорит с вами. Почему бы нам не поговорить непосредственно?
— Звучит логично, — довольно-таки нелюбезно согласилась Хильда. — И все же я не понимаю, зачем нам это нужно?
Попытка вызвать ее на разговор сугубо личного характера задела Хильду. Помимо целого ряда «естественных», так сказать, причин, почему ей не хотелось видеть Мэри, в душе ее поднялся протест против этой встречи, рожденный глубоким классовым чувством. По голосу Мэри и по ее манере говорить угадывалась представительница среднего — и, следовательно, привилегированного — класса: она говорила холодно, свысока и даже до некоторой степени покровительственно. В конце концов, все карты были в руках у Мэри. Так что же ей еще надо? Кроме
В жизни Хильды — и Дугласа, как ей казалось, — в силу целого ряда обстоятельств, начиная с их окружения и кончая традициями, тонкие, хоть и неясные, чувства играли очень большую роль. А в жизни Мэри, как она подозревала, такие чувства должны были утверждаться в упорном споре, иначе их существование просто не признавалось. Мэри была сторонницей разумного подхода к эмоциям, Хильда же считала, что такой подход лишь свидетельствует об отсутствии эмоций, о которых стоило бы беспокоиться. Явное нежелание Хильды продолжать разговор объяснялось, по мнению Мэри, ненадежностью ее положения и паническим страхом.
— Ну что нам терять? — спросила Мэри.
— Не в этом суть, — ответила Хильда. — Хотя потерять мы можем многое. — Она улыбнулась. — Самообладание для начала! По-настоящему вопрос надо ставить так: что мы можем выиграть? Тут я, признаться, ничего не вижу.
— Можно перестать играть в прятки.
— А в прятки никто и не играл. В нашем случае по крайней мере, — возразила Хильда.
— Разве?
Несколько секунд обе молчали.
— Просто это как-то недостойно, — сказала Мэри. — Кто-то за нас что-то решает, а нам самим будто и дела нет: будто мы в этом даже и участвовать не желаем.
— Я участвую.
— Так ли?
Снова молчание. Мэри сделала последнюю попытку.
— Не так уж трудно на каждое слово говорить два, — сказала она. — Это и я сумела б. Могла бы сказать, например, что Дуглас хочет вернуться к нам — я уверена, вам это известно. Могла бы напомнить, что он не соединился с вами, хотя я и предоставила ему все возможности… — она помолчала, — …и даже поводы. Но, что бы это мне дало? Похоже, что я не смогу добиться от вас понимания, но, поверьте, мое единственное стремление — это упорядочить свою жизнь. Я не позволю больше никому вертеть мной по своему усмотрению; я хочу задавать вопросы и получать на них ответы и не желаю, чтобы мне и дальше просто говорили: так, мол, и так, или ставили перед fails accomplis[16]. Я хочу тщательно взвешивать происходящее. Только и всего. И я думала, что, если бы мы поговорили, мне это помогло бы.
Эти слова тронули Хильду, но решение было принято, и менять его она не стала бы ни за что. Мысль о встрече страшила ее. Она боялась: а вдруг в ней проснется жалость к Мэри. Что тогда? Бывают времена, когда ты вынужден рыть окопы, прочерчивать линию фронта, когда противник должен быть назван по имени и вызван на бой. Видит бог, ей нужен Дуглас!
— Мне очень жаль, — сказала Хильда. И прибавила: — Но я правда не понимаю, зачем это надо. — Это была ложь.
Первой трубку она не положит.