Земля обетованная
Шрифт:
— Вдвойне мерзавец! — Дюран снова уставился на картину. — Я не очень хорошо ее вижу. Тут темно.
В комнате было ослепительно светло. Солнце теплой полосой легло на ту часть стены, где висели три пастели Дега. Я переставил стул на эту солнечную дорожку.
— Так слишком далеко! — закаркал Дюран-второй. — Возьмите лампу.
Возле окна я обнаружил высокий, почти в человеческий рост, торшер с поворачивающейся лампой, которую я и навел на картину. Целенаправленный, узкий пучок света нашел нежное лицо молодой женщины и высветил его полностью. Дюран с жадностью в него вперился.
— Господин Дюран, —
Дюран не позволил отвлекать себя по пустякам. Лишь некоторое время спустя он соизволил повернуть ко мне голову и смерить меня взглядом, словно я был назойливым насекомым.
— Молодой человек, — сказал он довольно спокойно. — Я это прекрасно знаю. И мне это все равно. На мой век этих пастелей хватит. Мне глубоко наплевать, в каком виде эти вещи достанутся моим проклятым наследникам, обесцененными или нет. Я прямо слышу, как они там шастают по нижнему этажу и все подсчитывают, подсчитывают. У-у, банда! Умирать нелегко. Вам, молодой человек, это известно?
— Да, — ответил я. — Мне это известно.
— Вот как?
Он снова обратил взор к прелестной мадам Анрио.
— Почему вы ее не покупаете? — спросил я наконец.
— Только за двенадцать тысяч, — почти без промедления ответил Дюран — И ни цента больше!
Он уставился на меня своими горящими совиными гляделками. Я передернул плечами. Не поворачивался у меня язык сказать ему, что я по этому поводу думаю, как ни хотелось мне вернуться к Блэку с заключенной сделкой.
— Это было бы против моей чести, — добавил он внезапно.
Я не стал ему отвечать. Слишком далеко это бы нас завело.
— Оставьте картину у меня, — прокаркал Дюран-второй. — Я дам о себе знать.
— Хорошо, господин Дюран.
На какой-то миг мне вдруг показалось странным называть господином человека, который истлевал заживо и пропах смертью насквозь, невзирая на все туалетные воды и дезинфицирующие порошки. Но постепенно меркнущее сознание и каждая клеточка разлагающегося тела продолжали истово бороться за жизнь.
Я покинул комнату больного. На пороге меня задержала экономка.
— Господин Дюран велел угостить вас рюмочкой коньяку. Такое с ним редко бывает. Не иначе, вы ему понравились. Подождите минутку.
По правде говоря, оставаться мне вовсе не хотелось, но любопытно было узнать, какой коньяк пьет Дюран-второй. Экономка уже шла ко мне с подносом.
— Ну что, купил господин Дюран? — спросила она как бы между прочим.
Я удивленно глянул на нее. «Ей-то что за дело?» — пронеслось у меня в голове.
— Нет, — сказал я наконец.
— Слава Богу! Ну к чему ему сейчас все это старье? Вот и племянница его, барышня Дюран, то же самое все время твердит!
Почему-то я сразу хорошо представил себе эту племянницу: костлявая выжига, которая ждет не дождется наследства, как, вероятно, и экономка, которая в каждой новой покупке, должно быть, видит посягательство на отказанный ей куш. Я пригубил коньяк и тотчас же его отставил. Это было самое дешевое пойло из всех, какие мне доводилось пробовать в жизни.
— Господин Дюран тоже пьет этот коньяк? — вежливо поинтересовался я.
— Господин Дюран вообще не пьет. Врачи запретили. А что?
Бедняга Дюран, подумал я. Заложник фурий, которые отравляют
— По правде говоря, мне тоже пить нельзя, — сказал я.
— Этот коньяк господин Дюран сам заказывал еще в прошлом году.
Тем хуже для него, подумал я.
— А почему господин Дюран не в больнице? — полюбопытствовал я.
Экономка вздохнула.
— Не хочет! Все никак не может расстаться со своим хламом. Врач живет у нас, в нижнем этаже. В больнице-то все куда проще.
Я поднялся.
— Врач тоже пьет этот бесподобный коньяк? — спросил я.
— Нет. Он виски пьет. Шотландское.
Язык — вот главная преграда, — рассуждал Георг Камп. В заляпанном белом комбинезоне он сидел в магазинчике Роберта Хирша. Дело было после работы. Вид Камп имел вполне довольный. — Вот уже больше десяти лет прошло, как в Германии сожгли мои книги, — продолжил он. — По-английски я писать не могу. Кое-кому удалось научиться. Артур Кестлер, Вики Баум [43] . Другие устроились в кино, там стиль не так важен. А я не смог.
Камп был в Германии известным писателем. Сейчас ему перевалило за пятьдесят пять.
43
Кестлер Артур (1905–1983) — английский писатель и философ. Родился в Будапеште. Был английским корреспондентом в Испании в период гражданской войны. Приговорен к смертной казни правительством Франко, но под международным давлением освобожден. В наиболее известном романе «Слепящая тьма» (1940, русский перевод 1988) изображен психологический механизм сталинского террора. Баум Вики (Хедвиг Баум, 1888–1960) — американская писательница австрийского происхождения. Родилась в Вене, до 1930 г. жила и работала в Берлине. Ее роман «Люди в отеле» (1929) стал бестселлером, по нему была поставлена пьеса «Гранд-отель», сняты художественный фильм, получивший Оскара, и мюзикл. После успеха «Гранд-отеля» на Бродвее Баум переехала в США и стала сценаристкой в Голливуде. В 1938 г. получила американское гражданство.
— Поэтому я стал маляром, затем маляром-декоратором в квартирах, а сегодня отмечаю очередное повышение, теперь я вроде бригадира. Приглашаю вас на кофе с пирожными. По такому случаю Роберт Хирш любезно предоставил мне свой магазин. Через десять минут все доставят. Приглашены все.
Явно довольный собой, Камп с гордостью оглядел присутствующих.
— Совсем больше не пишешь? — спросил я. — По вечерам, после работы?
— Пробовал. Но к вечеру я слишком устаю. В первые два года я пытался писать. Чуть не умер с голоду и ничего, кроме комплексов неполноценности, не нажил. Декоратором я в десять раз больше зарабатываю.
— У тебя богатые перспективы, — заметил Хирш. — Гитлер тоже маляром начинал.
Камп презрительно отмахнулся.
— Он в маляры попал как несостоявшийся живописец. А я уже член профсоюза. Постоянный.
— Так и останешься теперь декоратором? — спросил я.
— Еще не решил. Когда время придет, тогда и буду думать. Сейчас главное не растратить остаток сил на графоманство. Может, когда-нибудь потом я и опишу приключения декоратора в Нью-Йорке, если другого сюжета не найду.
Хирш рассмеялся.