Земля осени

Колымагин Борис

За – не знаю зачем и сколько —за эпитет, за просто – ой!улыбнулся герой – и всё тут!полетел, исчез за горой.На границе меня и мираесть дела, семья и квартира,и привычный полет в метро,и словечко-намек: зеро.

Солнечный лед реки разбегаДетская радость первого снегаИ лесопилки пронзительный гулЯ убегаю, и утонулЛес вековой за краешком светаИ костерок моего сюжета

Касание к последним вещам

Нервы едва щекочут паркетане сквознякамягкая линия онкоцентрарассветаможнона

краешке глаза подвигать предметыи не заметить шаговупрямой бессонницыявного продолженьявчерашнего.

Из нечувствияибо окаменело сердце моёи не радеет о спасении душа:сохрани в ограде Церкви Твоейот помышлений суетныхотвратии —долгое бабушек пеньезаписочкипоминальныеза десятьи за пятьдесятсо-средоточивамедомолитвадушу питает.

Сегодня во мне совершалось движеньепохожее на вдеваниенитки в иголкус непременным промахиванием:не тудаи опять возвращеньепока непрошел в игольное ушкои поспешил к вечерне.

НАЧАЛО МЫТАРСТВ

Русский север олень охотыРазбивает прозрачный ледЯ оставил свои заботыИ скрылся за поворотУплывают белые горы,Слева, справа барашки волнЯ оставил земли проговорыИ направил в струю челнКонь и пешка, и мат в два ходаВарианты игры земнойЯ оставил безумье родаИ нырнул за синевойНо за краешком неба, в сказкеМеня встретили неба маски.

И люди словно деревьяна остановкебез всякогобого-подобьяпаденьяпаруси тот вдали —веселый такой отшельник

Охотники на машине поколесилипык-мык – обгоняют ребята с корзинками илиоблака – не спеша – в свой черед.Хорошо здесь, в ельнике,прогуливаться взад – впередпо мхам глубоким: пОхрусты и постУки,«с легкой печалью», заламывая руки.Но за этим пейзажемне возникает души пространство:ни трудов новых, ни преодолений,ни любви даже,а так – постоянствоусилий на выживание:посадил, уехал,легкое недомогание,слег – пепел.Затухает традиция, определилась жизнь и заключилась в рамки:и не понесутся под горку санки.«Пройтить – пойдем», —повстречался, наверно, леший с ружьеми растворился в отчетливом,фотореальном пейзаже,и даже… чего, собственно, даже?

Чистый Понедельникты меня прости —возьму веникподмести

На кухне вымыта посуда,и, подметая пол покуда,я слышал как внесли сосуд:благоухающее миро.А небо было сиро-сиро.Мария – слышалось – зовут.Она у ног Его сидела,ловила слово и глядела,и миро в волосах ее.

Провалы быта. Бытие.Душа готова, как Мария.Ах, эти помыслы благие.Но я, как Марфа. Боже мой!Не завлеки меня гордыня.Не упрекну. И сам отнынене в суете, но с суетой.

«Путь, который выбрал, —совершился», —так сказал – и в яму провалился:в темную, пуховую кровать.В тупике, в заторе молишь Бога:«Помоги!» И вот тебе – дорога,глина, грязь, но надобно шагатьнапрямки в какие-то канавыпод какой-то близкий и лукавыйсмех.

Давно

уже страсти промчались мордасти:старушка к трамваю с клюкой от напастик трамваю и сумочка полная – сеть,продукты, и пуговки, пуговки – медьв кармане пришпиленном. Вос-поминанья.Заполненный шкаф. Пыль мирозданья,трясение чашек, шорох речей.Отверзи ми двери связкой ключей.Тело согбенное, но горячаярово воску в небе свеча.

Пере-вопля переводамного всякого народапробегает в уходящеми совсем не настоящембритва ровненько прошлаи осталась буква «А»где-то за.Просто «Я»со знаком вопроса.

Back in the USSR

Старухи в очереди жмутся,столовая дрожит как блюдце,к подносу тыркает поднос.Пролился суп, но стол достойно.Я примостился, мне довольно —от пота, запахов зарос.Но лето – резвая комета,глядит как лозунг с того света,сопит и крутится всерьез.Я выбираюсь своевольнок троллейбусу и – пшел! – спокойнопо шару-шарику вразнослечу как блюдце, как поднос.

В берете синем у крыльцастоит товарищ без лицаи шепчет громко: «Подлецы!»Уснула очередь за ним.А два могучих продавцав ответ кивают без концаи повторяют: «Подлецы!»И выпускают дым.Душистый дым от сигарет.Товарищ – да, товарищ – нет.

«В храм намедни детей носили». —«Скользко, поди?» – «Потихонечку шли.Младшего, надо давно, причастили,с старшим водицы святой испили,просфорку съели, к кресту подошли».«Ох, хорошо! Лишь бы в школе не знали».«Знают, вот горе, позавчераотца к начальству-то вызывали,говорили, вишь, объясняли,а то, мол, с работы уйти пора.И учительница, ах, я не знаю…детей поставила, давай ругать,о ин-кви-зиции… не понимаю…до трех часов ведь… Бог с ней, какая…»«Ну что ты, что ты, мать!Все ничего! Господь спасёт,Пресвятая Дева покровом покроет,святой Пантелиимон исцеление принесёт».

Утро плотное, утро совсемцып-цып-цып – прибегут – им малокаша маннаядухотанаступаети растет.Подберу слова:«плоть» и «смерть»наколю дрована крылечке присяду«Мда, —сосед —то да сё —в коммунию(палец вниз)собираюсь.

И не зная ни утра ни светабеспокойства весеннего дляя в вагоне сижу без сюжетаи глазею на девушек бля.А калека подносит открыткивсяких тварей: купине хотишь?завяжу шнурок на ботинкепотянусь и того – поспишь.

В дружественной обстановкея шагаю по Петровке,где аптека, где музей,где троллейбус-бармалей.И с веселою толпою,с газированной водоювсё мечтаю, всё спешу,одиночеством дышу.

Несутся школьники по кругувдоль по решеток и дворцов.Я осень – тихую подругу —спокойность синяя цветов.Здесь пил вино, здесь целовались,вдоль по, вдоль за – канала затакая жизнь, такая малость,экскурсионные глаза.Сейчас присяду на скамейкеи – осень, Болдино – на старт.Но нет! Прохожий в телогрейкестоит «подвинься» тут как тут.