Земля от пустыни Син
Шрифт:
— А твои друзья — где они теперь?
— Борис с Ефимом? Жизнь разбросала… Борис в конце восьмидесятых эмигрировал в Израиль…
— Это называется репатриировался.
— Для кого-то, может, и «репатриировался», а для меня — эмигрировал. А Рывкин в Петербурге, воспоминания написал, как расчетом командовал и самолет сбил в первые месяцы войны…
— Так это же ты был!
— Ну, людям сочинять не запретишь… Написал, что сначала в лоб стрелял, а потом быстро развернул пулемет на сто восемьдесят градусов и в хвост ему.
— А что, нельзя?
— Почему нельзя? Можно, конечно, но ты подумал, сколько это времени займет? Самолет за горизонт успеет уйти!..
Он помнил и ту встречу ветеранов, к которой отец готовился. Долго начищал пуговицы на кителе: разложил китель на столе, принес линейку с круглыми отверстиями, и просунув в каждое отверстие по пуговице, послюнявив палец и обмакнув в зубной порошок, сначала покрыл их смесью, тщательно круговыми движениями растер одежной щеткой и затем драил, как сапоги, пока пуговицы не заблестели ослепительно ярко и празднично.
И вот что ему еще очень хорошо запомнилось: на той встрече отец долго всматривался в лица, читал транспаранты с номерами частей, стараясь найти знакомых по фронтовой жизни. Они подошли к группе, и отец спросил: «Вы не с Волховского фронта?» Один обернулся, неприязненно глянул на его погоны и, смерив взглядом, холодно ответил: «Мы из ополчения!»
Когда они отошли, он услышал, как тот сказал, обращаясь к группе: «Вот евреи, находили тепленькое местечко: интендантом был! И думает, что воевал!»
Он ничего не сказал отцу, ничего не спросил, потому что стало жутко обидно за него. Он так и не понял, услышал ли отец эти слова. Может, и слышал — громко было сказано, но виду отец не подал и шагу не прибавил — гордый был.
9
Маргариту Петровну увозит «скорая». У нее начинаются боли в желудке, от которых она буквально катается по дивану. Это происходит через несколько месяцев после переезда.
Костя едет в больницу один, потому что Таня беременна, и возвращается с плохой вестью:
— У бабушки рак, метастазы, все безнадежно.
— Переезжать на новое место в таком возрасте опасно, люди с трудом привыкают… — качает головой Танина мама. В этой истории она совсем не на стороне Николая Семеновича. Но старается делать вид, что ничего не происходит.
— И, знаешь, она зовет к себе мать, — рассказывает Тане Костя, когда они остаются наедине.
— Майю Михайловну — к себе?!
— Да. Говорит, что только ее хочет видеть рядом. Она ведь знает, что скоро умрет. И сказала сегодня, что только матери доверяет ухаживать за ней. А вот как мать отреагирует на это?
Но Майя Михайловна тут же собирается в больницу.
— Я отвезу бабушке печеных яблок, — советуется она с Таней. — Она ведь ничего больше не может сейчас есть, правда?
И с тех пор Майя Михайловна
— В нашей семье у каждого своя биография, и все — интересные, — говорит как-то раз Костя. Он приехал из больницы после очередного посещения Маргариты Михайловны, и они с Таней сидят в кухне.
— А у кого они неинтересные? — отзывается Таня. — Просто у вас очень большая семья была. Каждый — со своей историей.
— Пожалуй, — соглашается Костя. — Но вообще если собрать все истории, получится настоящая сага о Форсайтах.
— И кто же выступает в роли Ирэн?
— Мать!
Таня иронически смотрит на него:
— Что-то я никогда не замечала у нее ничего общего с этим персонажем.
— Не совсем Ирэн, но именно женщина, вокруг которой все вертелось.
— Ну уж! — Таня недоверчиво поводит плечом.
— Ты просто ее недооцениваешь. Она через многое прошла: аспирантура, фронт, рыла окопы, ответственная работа в министерстве. И всегда старалась быть первой, всем помогала.
— А результат? К чему были эти усилия? Я имею в виду не только ее.
— Извини, но они достигли многого, они поднимали страну. Они верили в то, что делали, у них было понятие долга. Так было воспитано их поколение!
— Вот именно — верили. А нужно было головой думать. У нас в семье всегда говорили: «Живи своим умом».
— Хорошо теперь говорить, а тогда… — защищает позиции Костя.
Таня, привыкшая все критиковать и ни с чем не соглашаться, настроена скептически:
— От их поколения остался полинявший флаг, с которым мы в бой не пойдем.
Но Костя не соглашается с ней:
— Бабушка ведь именно о матери могла говорить целый день.
— В покое не оставляла, да.
— Ну… она разное вспоминала, не только то, что мать не хозяйка, — поняв Танин намек на сложные взаимоотношения Маргариты Петровны и Майи Михайловны, пытается объяснить Костя. — Но, конечно, любое напоминание о матери держало ее в форме. Представляешь, один раз бабушка неожиданно слегла. Не знаю, что с ней было, может быть, тогда уже начинался рак, но ходить она почти не могла — целыми днями лежала на топчане в кухне. И я, чтобы заставить ее двигаться, обычно начинал так: «А вот мать вчера сделала…» И как только я произносил эти слова, бабушка срывалась с места и бежала переделывать.
— И вылечил?
— Во всяком случае у нее появлялась энергия, она забывала, что у нее что-то болит, и действительно встала! А после переезда жизнь ее круто изменилась. И все зациклилось на болезни.
— Я не очень понимаю, — говорит Таня свекрови, когда та начинает опять рассказывать про бабушку: что ела, что говорила, о чем спрашивала, — ведь Маргарита Петровна всегда была против вас, а теперь вы ездите к ней в больницу.
Майя Михайловна пожимает плечами, невесело усмехается: