Земля — Сортировочная (сборник)
Шрифт:
Пусть ответит за все сполна
Разделяющий нас закон,
Возведенная в нас стена.
Но за этой глухой стеной
Безотчетный почую страх…
Птицу, поданную волной,
Тихо вынесу на руках.
— Вот и пришли, — говорит Танька, и мы сворачиваем с дороги на небольшую поляну. — Ставьте раму на пень.
Мы устанавливаем раму и для надежности подпираем ее палкой.
— А зеркало–то кто же вверх глазом кладет, идиоты!.. — вдруг кричит Танька, увидев зеркало на траве. — Сейчас колдуны как полезут наружу, если они мимо проходили!..
Но
Танька оглядывается.
— Ну, будем начинать, — решает она, в тот же миг вспыхивает голубым огнем и, сыпля искры, взлетает вверх.
Задрав головы, мы со Свиньей наблюдаем за Танькиными виражами над поляной.
— Тучи надвигаются!.. — падая, кричит она нам. — Наврали синоптики!..
Она приземляется. Под ее руководством мы хватаем раму и держим ее плашмя. Танька берет зеркало, отходит в сторону, отворачивается и начинает колдовать:
— Птица–сова, не засти крылом… Облачный конь, ие вплетай в гриву… Месяц–июнь, омой, месяц–июль, освежи, месяц–август, остуди ладони… Стая ветров, принеси на губах, звезды Семирака, взлетите над миром, время–полночь, подними секиры… Тын — ветшай, стынь — завой, пень — цвети, волк — влюбись!.. Сестрица–луна, посреди лета подари света, проведи кругом, распаши плугом, пролей градом, взрасти садом…
И мы с Барабановым видим, как луна, отражающаяся в зеркале, вздрагивает и словно затягивается прозрачной пленкой, качается, переливается… И вдруг с наклонной плоскости стекла в подставленный граненый стакан катятся яркие, сияющие, пахнущие морозом капли лунного огня и со звоном падают на донышко.
— Падай, лунный свет, не на кровли изб, не на грязь дорог, падай в жадный рот!.. Падай, лунный свет, не в туман чащоб, не на мерзлый луг, на ожоги губ!.. Падай, лунный свет!..
И лунный эликсир в стакане набирается, стакан ощутимо тяжелеет, и вот Танька бросает зеркало.
— Прямо держи!.. — кричит она нам, и мы моментально исправляем крен нашей оконной рамы.
Танька щедро плещет на стекло из светящегося стакана, и стекло распускает радуги, вспыхивая подобно зимнему солнцу.
— Пей половину! — приказывает Танька и тычет стаканом мне в зубы.
Ошалев, я делаю глоток, а остальное опрокидывает в себя Барабанов. Тяжелый ледяной шар прокатывается в моей груди, и у Свиньи с электрическим треском растопыриваются волосы.
— Держи! — командует Танька Барабанову, устанавливая раму вертикально на пне. — Маза, прыгай через стекло!.. Давай скорее, рыбкой!.. Спешите, спешите же, дураки, эликсир нестабилен, смотрите — тучи надвигаются!..
И я вдруг разбегаюсь и самозабвенно кидаюсь вперед, прыгаю прямо в стекло, ей–богу, но прошиваю его насквозь и обрушиваюсь на траву, а по другую сторону стекло вырывает из моей души целую лавину каких–то железяк, пружин, консервных банок, да бумаг, да рваных билетов, да фантиков, шнурков, копеек, да тряпочек, пуговиц, скрепок, да еще невесть чего до черта…
— Пошла, пошла
И я лечу во второй раз, исторгая новые потоки дребедени, и третий, выбрасывая остатки.
— Теперь наоборот, меняйтесь местами, олухи!.. — не утихает Танька.
Я лихорадочно перехватываю раму из рук Свиньи, а Свинья отскакивает, примеривается и бросается на меня. Удар едва не сносит меня, а Свинья, треснувшись о стекло, шлепается рядом. По другую сторону рамы из нее вылетает какой–то человечек и катится по траве.
— Все!.. — отчаянно восклицает Танька, и в тот же миг тучи закрывают луну.
Сумрак и тишина.
Подождав, пока рассеются фиолетовые круги в глазах, я осторожно кладу оконную раму на пень. Свинья медленно садится и трет темечко. Танька подходит к нам. И тут мы слышим стон.
Чуть поодаль в ромашках лежит маленький человечек. Он кудрявый, с длинными носом и бакенбардами. Он открывает свои черные, быстрые глаза, и мы цепенеем. Перед нами находится великий поэт Александр Сергеевич Пушкин.
Злобные недоумки
Было воскресенье, на работу никто не пошел, и Маза спал до полудня. Сумасшедшее древнее солнце окутало землю облаком невесомого огня, и планета казалась вплавленной в солнечный протуберанец, как муха в янтарь. Загар полз по сосновым стволам, словно румянец по пирогам в духовке. Река приникла к берегам и изредка трепыхалась. Луга расползлись. Пес Кондей лежал у ворот, высунув язык на полметра.
Маза проснулся помятым и потоптанным, с мутью в глазах, с кирпичом в животе. Челюсти онемели, ноги гудели от комариных укусов, тело покрылось мылким потом. Рядом в таком же состоянии лежал Барабанов. Еще в комнате находился Николай Марков, который пил холодный чай и читал газету с помидорными пятнами. На солнцепеке за окном загорали Пузан с Внуковым, и Ричард, умостившись на чурбаке, что–то писал.
— Свинья, Николай… — позвал Маза. — Вы обещали меня сегодня за земляникой сводить… Слово–то держать надо…
— А кто это не держит слова? — строго спросил Николай.
— Ты, к примеру…
— Я? Почему это я?
— Ты. Потому это ты.
— Тогда вставайте, — сразу заявил Николай. — Решили — так идем. Эй, Свинья, чего разлегся?..
— Ой, да потом сходим!.. — запаниковал Свинья. — Кто тогда будет жуков из эфира доставать? Александр Серге… — тут он осекся.
— Дам в дыню.
— Ладно–ладно, — проворчал Свинья. — Раскомандовались… Вот стану профессором, все плакать будете… А то давай человека–то прямо из постельки… Ричарда зовите… И этих…
Услышав окрик, Пузан и Внуков направились к домику, а Ричард подумал, не нанесли ли ему оскорбления этим предложением, и встал немного погодя.
— Орать–то зачем?.. — пробурчал он, входя в комнату. — Я тут, кстати, рассказ новый написал… Давайте я прочитаю, а потом мы двинемся…
Рассказ Ричарда «Комод»
Подумал я и решил комод приобрести, куда все складу, а на нем все поставлю, благо что ничего нет.