Земля вечерних звёзд
Шрифт:
Она добралась до своего тин-кос, встала рядом, увязая в скользящем под нею ковре из лепестков, обняла за холодный мокрый ствол, прижалась лбом. Расплакалась. Не было сил и слов излить свое горе, объяснить этому дереву, как ей плохо и почему так приключилось. Потому и рыдала, выливая все свои горести, и они стекали вниз по скользкой коре, смешиваясь с осенним дождем.
Дерево потеплело, потянулось к ней. Девушка приникла и слилась с ним сердцем. Как тогда. Казалось, что дождь обрушивается на нее все сильнее, сплошными потоками. Вот уже и вымокла насквозь. Она боялась открыть глаза, а дождь
Пришла в себя от удара. Вскрикнула немым ртом. Вокруг темнота и вода. И еще тревога… Что там? Где она? Не было аромата тин-кос, только запах реки вокруг. Чужой реки, далекой. Это не Дун-Суй.
Ах! Ветка пронзила плоть. Чужая, не родная. Больно! А потом ее обняли руки… Знакомые, родные. Слабые, беспомощные. Она застонала, крутясь, потянулась к ним, а вода вокруг нее свивалась в тугую воронку, отрывая от этих рук. Матушка завершала свой ритуал. И Ак Ми Э крутилась в этой воронке, не в силах вылезти. Вот сейчас ветка выскользнет, эта ветка, от которой так больно, и она вернется домой… Ак Ми Э напрягалась всем телом, удерживая ее. Не уходи, не уходи, молила она, протягивая ветви ему навстречу, крутясь в водовороте, уносящем ее вдаль. Ах… Выскользнула… Но тут же упрямая ветка вонзилась вновь, крепче, надежнее, вырывая Ак Ми Э из водоворота Матушкиных заклятий. Она выплыла на поверхность, держа его за руки. Притягивая к себе. Думала ли, что еще когда-нибудь придется увидеть его, вспомнить?
Но он таял, исчезал, терял силы. Что с ним? Ак Ми Э вздрогнула… Не надо было бороться с духами, не надо их тревожить!! Она заметалась. Нет, она не может… бросить его так, вернуться… Не может. Помоги, мое дерево, помоги в последний раз, и больше ни о чем не попрошу духов И Лай! Помоги!
И снова, как тогда, она согрела его сердце, снова обняла, обвила своими ветками, не дала унестись прочь и отдалась воле волн, неся его вперед. Подальше от водоворотов и течений. Подальше от холода и боли, от того зловещего места. Домой.
Нет, ей не пройти весь путь вместе с ним. Только ждать.
Ак Ми Э очнулась, все еще хватаясь за дерево. Сделала шаг, другой непослушными ногами. Побежала, полетела домой. К сыну.
– Он вернется! – Влетела, забыв о тишине.
Сис Мя Э таращила на нее заспанные глаза. Тин Ло проснулся и помаргивал, забыв разрыдаться от того, что его тихий сон прервали. Оба глядели на Ак Ми Э.
– Он вернется, сыночек! – Ак Ми Э подхватила Тин Ло, раскачивая. – Он вернется! – целовала она сына.
Остановилась.
– Он вернется… – обернулась к Сис Мя Э, тихо опускаясь на шкуры, внезапно ослабев. – Я знаю…
Темнота.
Тай закрыл глаза, силясь вернуться в белый сад, но темнота не ушла. Нет белого сада, нет дождя из лепестков, нет аромата, будоражащего кровь. Это сон.
Вновь открыл глаза. Темнота. И жуткая тяжесть в груди, с каждым вздохом накатывавшаяся все больше.
Тай попробовал пошевелиться и тяжело закашлялся. Изнутри побежала болезненная дрожь, тяжесть навалилась так, что не двинуться. Что случилось? Он видел сад… словно опять побывал на краю.
Вспомнил. Река. Шаграт. «Великая Гайят»… «За измену»… Все вспомнил.
Удалось-таки. Справились. Собаки!
– Эй, слышь, – тихо заколыхалось где-то рядом. Дрожащий огонек ворвался в темноту, попрыгал на фитиле, разгораясь, встал ровно.
– Ожил вроде? – Это уже с другой стороны.
Огонек приблизился. Маслянка. Тай сморщился. Какая вонь! Невозможно. Его сейчас стошнит. Он снова раскашлялся, разрезая тяжесть внутри, как ножом. «Убери», – хотел сказать, вместо того выдохнул со свистом. Горло не слушалось. Грудь тоже.
Маслянка приблизилась вместе с чьей-то рукой. Из темноты вдруг вынырнула кудлатая нечесаная голова, уставилась на Тая. У бородача тут же отобрали свечу.
– Куда ты прямо в рожу ему тычешь? – хрипловато ругалась женщина. – Не видно, что его корежит? Вот пообвыкнут глаза!…
Как тень, из тьмы возникло ее грубоватое лицо, не молодое и не старое. Нечесаные волосы в беспорядке упали на плечи, едва прикрытые рубахой. Дальше не видать, все тонет во мраке.
Это хорошо, что ожил, – шептала она, приближаясь к Таю и отводя подальше маслянку. – Хорошо… Мы-то думали…
– Мы-то… – раздалось из темноты. – Ты все это, дура! Все ныла… А поди ж ты…
– Я?! – Женщина кинулась в сторону, зашептала громко: – Это я – то?! А кто с ним тут днями-ночами глаз не смыкал?! Кто тут над ним рассиживал? Ты?! Нет, скажи! По совести скажи, морда бесстыжая! Ты?
Мужик что-то бубнил, отбиваясь. Она наступала:
– Да! Ты таскать утопленников в дом горазд! Все! Ни на что больше не годный! – закончила женщина торжествующе, не слушая ничего.
Теперь ясно. Его, похоже, вытащили где-то из Самока. Этот самый, кудлатый… Как же воняет эта маслянка! Хуже боли, хуже камня внутри, хуже… Что им стоит убрать ее?
Женщина опять нависла над Таем.
– Откудова хоть будешь? А?
Тай попробовал что-то простонать. Нет, ему нельзя сознаваться. Пока он так слаб. Они ведь сразу в лагерь помчатся, за наградой. А там, наверное, не один такой Шаграт или Табат сторожит. Да есть ли там хоть кто-то, верный ему?
– О-ох… – вздохнула женщина. – Бедолага… И сказать-то не можешь. И молодой-то какой!… Рано тебе еще… того… Ладно, поутру мой Мирна за умельцем сбегает. Тот еще не таких на ноги ставил. Кабы не он… ты б давно уж… – бормотала она.
Боевой ее задор исчез. Любопытство тоже не было удовлетворено. Только зря спохватилась среди ночи.
– Ну, что ж… Спать, что ли, давай, – зевнула. – Не денется он никуда. Раз ожил уже…
Свет потух.
К боли и бессилию прибавилось мучительное сомнение. Она сказала «мой Мирна»? Ведь так она сказала? Адья сроду таких имен не носили. Неужели он в Дэльгаре? Его занесло так далеко? Не может быть. Чего же они тогда на адья при нем говорили? Выпытать что-то хотели? И что за умельца они притащат? Невольно вспоминались мастера пыток из королевских подземелий в Чатубе. В столице о них ходили легенды. Нет, не может быть, чтобы Самок нес его до самого Дэльгара!