Земля зеленая

Упит Андрей Мартынович

Откинув голову, Анна прочла две строчки: «Имел бы я язык тысячегласый». [23] Она хорошо знала свое дело и понимала, какую молитву надо читать в то или иное воскресенье. Казалось, что лица слушателей дрогнули, а стекло в окне за ткацким станком зазвенело, как бы подпевая. Старик лежал на кровати в белой рубашке и изо всех сил сжимал губы, сдерживая кашель. Только эти проклятые мухи совсем без стыда, и в самом торжественном месте псалма то и дело поднималась чья-нибудь рука, чтобы согнать надоедливое насекомое со лба или носа.

23

«Имел

бы я язык тысячегласый» — лютеранская церковная песнь.

По правде сказать, здесь, кроме Анны, было еще только два хороших певца — Большой Андр и его мать. Даже невероятно, как это Осиене удалось сохранить свежий, сочный и красивый голос, в котором звучала глубокая вера и изливалась вся душа. Звучно и радостно пел Андр, прислушиваясь к себе и стараясь превзойти Анну. Осис изредка, только для вида, слегка открывал рот и шевелил усами — были все основания сомневаться, следит ли он за словами псалма. Либа только гудела; ни одной молитвы, ни одной заповеди, ни одного библейского стиха она не могла запомнить, даже эти две строчки псалма не удержались в ее памяти. То же было и с Мартынем Упитом. Маленький Андр едва сдерживал смех, глядя, как старший батрак, не спуская глаз с Анны, старается пошире разевать рог, подражая ей. На низких нотах подтягивал и хозяин, на высоких ему и пытаться не стоило. Лаура пела сдержанно, стараясь не растягивать рот, — ведь это так некрасиво.

После окончания псалма все опустились на колени прочесть «Отче наш». Осиене украдкой вытерла носы своим детишкам, чтобы те, как подобает, могли подойти к ручке хозяина и хозяйки. Лизбете подала Тале руку, чуть отвернувшись, — никогда нельзя доверять носу этой девчонки. Исподлобья Осиене следила за церемонией, ее всегда возмущало высокомерие богачей в такую минуту. Малышей она от себя не отпустила, потом их не соберешь; Тале подтолкнула вперед, а двоих потащила за руки — сперва домой, на свою половину, захватить щетку и гребень, а потом во двор, к поленнице дров, где до начала богослужения в церкви надо провести неотложную воскресную обработку малышей.

В дверях она столкнулась с Лиеной Берзинь, робкой и смущенной, но ведь такой девушка бывала часто и без всякого повода.

— Матушка Андра, я хочу вас попросить… — прошептала она, оглядываясь, нет ли кого поблизости. — Не разрешите ли вы мне поставить кровать в вашу клеть?

Осиене не выразила никакого удивления, очевидно об этом говорилось уже раньше.

— Все еще к ним ходят парни?

Лиена осмотрелась еще боязливее и подвинулась ближе:

— К Либе вчера в самый дождь вечером опять приходил Сипол. Насквозь промок, еще и сейчас стоит лужа под ящиком, где он сидел.

Осиене с серьезным видом кивнула:

— Как же ему обойтись без жены? Корова, овцы, дочек вши заедают — некому присмотреть. Викуль выкупает землю, так что место испольщика обязательно будет.

— Все ночи они шепчутся, а иногда Либа как закричит — со страху свалишься с кровати.

Осиене стала на сторону Сипела.

— Кричит? Нашлась тоже недотрога, дура этакая! Что она о себе думает? Землевладельца, что ли, в мужья ждет? Зря ведь ждала Августа из Пазулей, потом еще одного вдовца из юнкурцев. Хозяевам нужна помоложе, да и лицом получше. Пусть подумает, как бы совсем на бобах не остаться со всем своим приданым. Сипол, тот женится, ему жена как хлеб нужна; если упустит место испольщика в Викулях, неизвестно когда опять случай подвернется.

Осиене

разволновалась, точно Сипол был ей близким человеком.

— Да и ты хороша — с кровати валишься! Долго ли думаешь жить как святая? Когда к тебе начнут ходить, тогда уж небось не свалишься. — Но увидев, что Лиена зарделась, как маков цвет, Осиене немного смягчилась. — Ну уж если тебе так хочется, так и быть; только поставь кровать так, чтобы к ящику с мукой я могла подойти. В обед, когда Маленький Андр пригонит скот, пусть поможет тебе перенести постель, взрослым парням это не пристало. — И погнала свой выводок к поленнице.

Тале, не ожидая от этого ничего хорошего, едва плелась, точно у нее ноги омертвели, как говаривала мать. Но спасенья нет! Осиене села на толстое полено, а ее зажала между колен. Таз уже был на месте, над ним удобно чесать и на дне бить вшей. Девчонка уже заранее стиснула зубы, чтобы не разреветься еще до того, когда станет совсем невтерпеж.

Щеткой — это еще ничего, даже приятно, Тале сама запустила пальцы в волосы, чтобы почесать сильнее. Мать была недовольна.

— Почему сегодня так мало сыплется? — удивлялась она. — Чересчур мягкая щетка. С вечера нужно было на плиту положить, чтобы к утру подсохла. Подожди-ка, подожди, возьму гребешок!

Девчонка вздрогнула, зажмурилась и стиснула свои лошадиные зубы. Густой гребень жутко прохрустел над ухом — началось! Редкую сторону гребешка еще терпеть можно, но мать всегда предпочитала частую, под ним спутанные волосы трещали, словно щетина.

— Ага! Теперь другое дело! — радовалась Осиене, бросив взгляд на дно таза. — Я так и знала, что они там кишмя кишат.

Тале крепилась, с ужасом ожидая, когда мать начнет дергать по-настоящему, глаза ее были закрыты, губы дрожали. И когда гребень на полном ходу зацепился за самую чувствительную прядь на шее, раздался первый крик и прозвучал первый шлепок.

— Не ори, как недорезанная! Где ты их сваляла, в какие дыры лазаешь? Косматая шерсть Лача и та приличнее, чем твоя всклокоченная кудель!

Но это было только начало. Опытная рука Осиене не оставляла на голове ни одного места невыскобленным. На лбу и на затылке еще можно было терпеть, Тале только мычала сквозь стиснутые зубы, больше из предосторожности, чем от боли. Но как только гребень подбирался ближе к уху или к шее, раздавался крик, вслед за ним шлепок, потом следовал рывок за волосы, рев — и снова гневная кара. Пичук еще ничего не понимал и, сидя на траве, играл со щепками. Но Катыня стояла рядом и, нагнувшись, куксилась, глядя, как крупные слезы текут по щекам сестренки. Теперь пришел и ее черед; мать, отпустив старшую, притянула к себе за юбочку Катыню. Началось. И едва только мать привела щеткой по ее волосам, как девочка захныкала. Тале быстро вытерла глаза и присела на корточки, чтобы лучше видеть, и, обхватив руками колени, уже смеялась над полосатыми от слез щечками сестры.

— Сейчас это пустяки; погоди, когда начнет гребнем!

А когда заработал гребень, то не помогали ни шлепки, ни брань, ни окрики. Извиваясь, Катыня кричала, точно с нее сдирали кожу. Дважды останавливалась чесальщица, чтобы дать передышку рукам и сердцу.

— Ну что с тобой делать? Опять лазила на дрова, все волосы в смоле! Если ты не перестанешь орать, возьму ножницы и срежу всю эту копну, бегай тогда, как мальчишка, с остриженной головой.

Эта страшная угроза немного подействовала, Катыня заткнула рот рукой, чтобы не кричать так громко. Идя в клеть, Либа, усмехаясь, посмотрела на них. Осиене сердито погрозила ей вслед: