Земля зеленая
Шрифт:
Она поискала глазами Большую Марту. Но та спряталась за спиной у бабушки, все время выглядывая у нее из-под мышек, и только теперь осмелилась высунуть голову. Мать рассердилась.
— Вылезай из кровати, чертенок! Не съедят же тебя!
Светямура такие пустяки не трогали. У него с собой четвертинка водки, сам он только для вида пригубил, но усердно закусывал холодным вареным мясом и ржаным хлебом. Калвиц тоже не из тех, кто любит выпить; теперь же ему совсем не хотелось, он то и дело робко поглядывал на Анну.
— Мой жен кушайт, сколько хочет, — разъяснял Светямур, — хлеб я совсем не запирай. Яйца тож нет, потому что они сосчитан, сразу видно,
Заткнуть ему рот было невозможно. Калвициене подошла к плите, пошарила в ней, распахнула шаль, повешенную на веревке люльки, и взглянула, совсем не видя, спит ребенок или нет. Осуждающе посмотрела на Анну. Та лежала на кровати, вытянувшись, положив руки под голову и сжав губы, — пристальным взглядом, казалось, изучала темный, закопченный потолок.
— Что ты так развалилась, смотреть стыдно! — шепнула Калвициене гневно. — За столом гость.
Анна даже не пошевелилась.
Гостю было все равно. Хвастливый, как все колонисты, он болтал без умолку, изредка ударяя ладонью по краю стола.
Разве у него работы мало, кто это может сказать? Уже сейчас хозяева в Кепинях навезли целую кучу ясеневого дерева, в Юрьев день придется перенести туда печь и приспособления для гнутья, работы хватит на все лето. Господин фон Зиверс хочет заказать шестьдесят четыре обода и десять пар полозьев. Тогда ему непременно придется взять подмастерье. Но в немецкой колонии в Иршах теперь хорошего мастера не найти, а здешние парни умеют только бревна тесать да навоз возить. Ничего не могут делать латыши, и ничему их не научишь. А у него дело коротко и ясно: не сумел обтесать гладко — получай обухом по затылку и убирайся ко всем чертям.
Калвициене поддакивала всему, что он говорил. Калвиц ерзал на скамье, сопел трубкой и бурчал, — нельзя было понять, соглашается он или протестует, к стаканчику больше не прикладывался.
Так как никто не противоречил, Светямур увлекался все больше; другие пьянеют от водки, он хмелел от собственного хвастовства.
Сколько зарабатывают хозяева на земле — ему наплевать. Он без пашни обойдется. Хочет — деньгами берет, хочет — пять фунтов масла или полпуры ржаной муки. Может получить и сеянки, была бы только жена, умеющая печь кисло-сладкий хлеб. Во всех Иршах другого, как он, мастера не найти — у самого Витрока учился! Слышали ли они что-нибудь о Витроке? Был бы жив, непременно сходил бы проведать его, такие они друзья были, — Светямур вместо «друзья» говорил «трузья». Но восемь лет тому назад Витрок упал в пруд Виеситской мельницы и утонул. Вот у Витрока — школа! Однажды с одним калсанавцем пошел на пари на два полштофа, что выдернет из загородки сухую жердь и согнет в полоз для дровней…
Но закончив рассказа о Витроке, начал хвастаться другими своими соотечественниками.
Осенью он был на крестинах у господина Древиня на Стекольном заводе. Одиннадцатый по счету!.. Дети у господина Древиня появляются один за другим, самое большее — с промежутком через год, и все рыжие, лицом такие же веснушчатые. Только мать одна помнит, кого как зовут. Если же самому господину Древиню понадобится узнать, который из них провинился, то соберет всю банду, выставит в ряд и, узнав в лицо виноватого, ткнет пальцем: «Ты!» — потом уже снимает ремень.
Таким образом Светямур наболтал с три короба, даже Калвициене устала беспрерывно кивать
Калвициене вышла проводить, мрачно взглянув на Анну, — она за все время даже рта не раскрыла, будто все это ее не касалось. Калвиц нагнулся к плите пошарить, не остался ли уголек, хотя хорошо знал, что плита топилась утром, когда грели телятам пойло. Встал, потоптался на месте, потом сказал, выходя вслед за женой:
— Обезьяна, больше ничего! Рехнуться надо женщине!
Анне незачем было разгадывать мыслей Калвица, она и так их знала.
Вечером, когда крестная мать завела старую песню о мастерстве Светямура и его больших деньгах, Анна натянула на голову одеяло и притворилась спящей. Но не спала, всю ночь промучилась — ломала голову и ничего не могла придумать. Одно ясно: здесь ей спасенья нет, тетка будет пилить и уговаривать, пока… Анна едва удержалась, чтобы не вскочить и не закричать во весь голос.
Наутро встала с больной головой. Вчерашняя назойливая мысль билась, как в западне, стучала в виски. Теперь Анна уже больше не боялась выходить во двор, встречаться с кем-нибудь с хозяйской половины. Взяла ведро и вышла. У колодца нечаянно облила ноги. Когда возвращалась с коромыслом на плечах, встретила в воротах хозяйского Иоргиса. Должно быть, она выглядела такой подавленной, что Иоргис, всмотревшись, на этот раз не стал шутить, а сочувственно похлопал по плечу.
— Что нос повесила? Такая девушка, как ты, и разрешаешь всяким деревянным башмакам топтаться вокруг себя? Разным обезьянам из колонистов! Разве свет клином сошелся? Разве только и есть жилья, что в этом углу у Калвица? Айзлакстский Лейниек ищет батрачку. Если там не выйдет, то ведь много еще дорог, и ни одна из них тебе не заказана!
Он ушел насвистывая. Анна сняла с плеч коромысло. Дорога заказана?.. Нет, он распахнул перед ней ворота настежь! Широко распахнул! Почему она так долго билась и не догадалась сама?
Она торопливо вошла в комнату, грохнула ведрами, огляделась вокруг. Бабушка ушла на хозяйскую половину и еще не вернулась… Пеленки сухие… нужно только завернуть в два одеяльца. Самой повязать на голову шерстяной платок, надеть шубку и накинуть на плечи большую шаль, чтобы укрыть маленького. Чуть не забыла на спинке кровати связанные бабушкой красивые варежки с узором из зеленого гаруса.
День не особенно морозный, но дул северный ветер. Как только вышла из лесу, стало пощипывать щеки. За Кепинями свернула к Леяссмелтенам, потом мимо Крастов перешла мост через Браслу и повернула к станции. Рытвины замело рыхлым снегом, местами дорогу пересекали небольшие сугробы. Но все это пустяки, — ворота в жизнь распахнулись, ветер дул в спину, щеки уже не щипало, идти было легко. Дошла до станции, не чувствуя ноши, голова была бездумная, ничто не тревожило, будто шла к верной цели.
Переезд был открыт. Кугениек сидел в будке, она счастливо избежала гневного окрика и злых взглядов. Стали попадаться встречные на подводах и пешие, но Анна низко спустила на глаза платок, — нельзя было узнать, что это за нищенка вышла на дорогу с маленьким ребенком в зимнюю пору. Все же бросало в жар, когда встречные поворачивали в ее сторону головы, откидывая поднятые меховые воротники, и смотрели с таким любопытством, что, казалось, взгляды жалили даже через платок.