Земля зеленая
Шрифт:
Юрка разговаривать не мастер — за него ответил Григул. С Валлией Клейн все в порядке, подать в суд она может, но никаких доказательств, что Юрка обещал жениться, у нее нет. Относительно священника Григулиене все известно. Валлия будто бы ходила к нему жаловаться и искать управу, но Арп выгнал ее вон. Кучер Калнынь и его жена не раз слышали, как он ругал распущенных батрачек и никогда не брал их под свою защиту. Майя еще допросила самого Юрку: как будет с пьянством, собирается ли он бросить? Юрка почесал щетинистую щеку и ответил, что об этом он крепко подумывает.
Единственным препятствием был старый Греете с его больными ногами. Пока он жив, Майя не могла выйти замуж
Но прошло рождество, прошел Юрьев день, пришла троица, отцвела черемуха, а старый Греете все еще жил. Свой рубль Майя бросила как на ветер.
После троицы Григулиене зашла к хозяйке Лейниеков, обе были очень грустные. В этом году в Григулы нанялась опять одна такая — из Клидзини, всем мужчинам скалит зубы.
Вообще-то Юрка тих, как овца, слова сказать не может, но как выпьет, кто за него поручится, не сел бы снова на смолистый пень. Хочет бросить пьянство, да разве легко освободиться от старой привычки. Как получит рубль, так и умчится, домой возвращается полный доверху, словно мочило. И тогда рот у него, как ворота в хлеву, лучше не начинать разговора: почему он даром должен работать, только за прокорм? Разве отец оставил его батраком у старшего брата? Если бы он свою тысячу сдал в банк, теперь наросли бы проценты… Прямо одурел со своей женитьбой, такая жизнь невтерпеж, скорее бы все определилось.
Циниете опять призвала Майю, но прямого ответа не получила. «Отец все еще лежит, сердце, должно быть, крепкое, иногда даже поесть просит. Обещал не жить дольше осени, но разве можно положиться. Раньше будущей весны ждать нечего, — горячка на него нападала обычно, когда распускались листья. Нечего делать, приходится терпеть…»
Хозяйка Лейниеков даже всплакнула, расстроенная этой новой оттяжкой, не позволявшей устроить жизнь как хотелось. Цинис никогда не был особенно крепким, а теперь сердце так ослабло от заботы, что опухали ноги, — больше часа уже не мог просидеть в сырости на лодке, поджидая хода лососей. Батрак Апалис попался неповоротливый, закончил сев, когда давно уже прошли благодатные весенние дожди, а в сухой земле яровые всходили плохо. И, кроме того, он пошаливал — то хлеба недосчитаешься, то картошка отсыпана — все тащит домой жене, на гору. Анна Осис — золотой человек, но что проку, когда в комнате пищит ребенок. С поля, с огорода, иногда даже из хлева вынуждена бежать посмотреть, почему ревет девчонка.
Майя Греете была не из раззяв. Всякий раз в Лейниеках обходила все углы, осматривая, что оставить по-старому, а что переделать по-своему. К Анне у нее — особая неприязнь, хотя бы уже потому, что она из дивайцев, которые, по мнению айзластцев, все большие пустомели и драчуны и выговор у них такой некрасивый. Кроме того, Майя подозревала, что эта пришлая своим льстивым языком сумела обойти добродушную тетку и, кажется, засела здесь надолго. Раздражало ее и то, что Анна не высказывала
В тот день, когда Циниете позвала племянницу, чтобы еще раз осведомиться, скоро ли умрет старый Греете, Анна пасла скот. Дочь Апалиса, купаясь в Даугаве, распорола ногу об острый камень и теперь лежала у матери в Григулах. Заворачивая на паровое поле четырех коров, трех свиней и несколько овец, Анна увидела Майю Греете — она шла в заросшей кустами ложбине в Лейниеки. «Ну, должно быть, наконец-то уморила своего отца», — подумала Анна. Ей хотелось схватить камень и запустить в нее.
В полдень, подоив коров и нацедив молоко, Анна поспешила домой. Зимой, когда работы в поле не было, хозяйка охотно присматривала за ребенком, по крайней мере Марте жилось так же хорошо, как котенку. Но после того, как начались переговоры о выдаче замуж крестницы, ребенок стал помехой. Сам Цинис все еще оставался по-прежнему ласковым с девочкой, но своими большими руками и распухшими пальцами боялся прикоснуться к такому крохотному созданию.
Марта в люльке тихонько попискивала, хозяйка с крестницей только что кончили пересуды и сидели нахохлившись. Углом передника Циниете утерла глаза, Майя исподлобья смотрела, как Анна пеленает и кормит ребенка. Странные люди эти айзлакстцы, — дивайцы даже о поездке в лес за дровами и продаже теленка не говорили так откровенно и во всеуслышание, как эти о женитьбе и обо всем, что с этим связано. По особенному взгляду Майи Анна поняла, что говорят о ней, и пожалела, что не взяла ребенка и не вышла с ним сразу.
— Чудно все устроено, — рассуждала дочь Греете, с нескрываемым отвращением прислушиваясь, как чмокает губами девочка, посасывая соску, — дети большей частью появляются у тех, кому они меньше всего нужны…
У Анны вспыхнули уши. Это уже не впервые — сколько раз краснела она, выслушивая намеки, когда они начинали обсуждать беду Юрки Григула.
— Как, например, у Валлии Клейн!
Анна думала, что больно заденет, но не тут-то было. Соглашаясь, Майя Греете кивнула.
— Да. И у тебя. Женщина молодая, на лицо тоже ничего, какого-нибудь сына испольщика могла бы подцепить. А теперь сиди у чужих на шее.
Циниете взяли жилицу под свою защиту.
— Про Анну этого сказать нельзя. Она свой хлеб всегда заработает.
— Хорошо, — сказала Майя, — но разве только в Лейниеках хлеб? Двоим нам здесь нечего будет делать.
— Немножечко я и сама еще помогу, — вставила Лейниеце, поблагодарив ласковым взглядом крестницу за то, что собирается взять на себя всю тяжесть домашнего хозяйства.
Теперь Анна ясно поняла то, что до сих пор только предчувствовала. Ей с ребенком придется убираться отсюда, в Лейниеках нужна батрачка, которая целый день будет работать на поле и не должна терять времени около ребенка. Как жуткий сон промелькнуло воспоминание о зимнем поле в вихре метели; закутанный в шубу Арп, красное лицо, злые глаза, пытающиеся разглядеть странницу, ужасная пропасть Даугавы и слабый огонек, едва мерцавший где-то бесконечно далеко в снежном буране…
Анна вздрогнула, как будто в этот ясный весенний день ворвался острый зимний ветер. Положила Марту в люльку и заторопилась выгнать скот на пастбище, хотя еще добрых полчаса можно побыть дома. Услыхав, что ребенок заплакал, подумала, — он мешает обеим хозяйкам, как старой, так и молодой, и вернулась.
Циниете стояла над люлькой, не злая, сердиться она вообще не умела, но недовольная.
— Ну, чего тебе опять не хватает, барыня ты этакая! — говорила она, тихонько шлепая маленькую. — Соска во рту, а не спит. Розг, легоньких розг тебе надо!