Земля зеленая
Шрифт:
За Кручевой горой, миновав Диваю, дорога сворачивала влево, в усадьбу Лиелары. Через вайнельский ров перекинут мостик — как обычно, покосившийся, с огромной выбоиной посредине от быстрой езды почтовых возков. Даже смирная Машка заупрямилась и не хотела ступить на него, пока хозяин не ударил ее кнутом. Рассердившись, она разом перескочила через мостик, чтобы галопом взбежать на гору, но не смогла — круча была слишком отвесная.
Наверху целая пурвиета засажена молодыми яблоньками.
Тут же в кучу свалены обломки кирпичей, куски старых досок, колья и жерди. Из землянки вышли братья Лупаты, своим видом оправдывавшие собственную фамилию. [17]
17
Лупаты —
Карл вытирал ладонью длинную редкую бороденку, — по всему видно, что он только что отобедал. Иоргис повернул в сторону проезжающих свое жирное улыбающееся лицо. Но Ванаг, даже не взглянув, проехал мимо. Терпеть не мог этих тряпичников.
— Всю дорогу облепили, как зараза, — ворчал он. — Скоро ночью на станцию побоишься ехать. Нашлись садоводы! Целую пурвиету хорошей земли изгадили. Сколько ржи можно снять с такого куска земли!
О, этих не учи! — восторгался Прейман. — Увидите, какой сад у них будет через пять лет! На одежу нечего смотреть, это больше от скупости, чем от нужды.
Многое он мог бы порассказать об этих двух чудаках. Два старых холостяка держатся вместе, как близнецы. Иоргис хозяйничает дома, стряпает, чинит, за год даже до переезда ни разу не дошел. Перепадет, бывало, им кусочек мяса, один предлагает другому: «Ешь, Карл, мне что-то не хочется». — «Нет, ешь ты, Иоргис, у тебя работа тяжелее». И кусок мяса остается до следующего раза. Много смешного про них рассказывали люди. Когда, случалось, им нечего было есть, они будто бы подвешивали на веревочке хвост селедки и бросали в него вареной картошкой. Ту, что попадет, — съедали, а на селедку только посматривали. У Карла — свое занятие. Летом собирал землянику, ссыпал в бумажные кульки и в корзинке носил на станцию продавать пассажирам. По три копейки, по пять за малую горсточку, — сколько денег он так набирал!.. А осенью и зимой — яблоки. У каждого хозяина здесь был сад, больше или меньше, а яблоки куда денешь — разве только дети да свиньи съедят, либо куры склюют на земле. Карл Лупат обходил дворы с мешком, кто же не насыплет — один даром, другой копеек за десять — белых, мягких, мелких сахарных яблок! Карл охотно брал и твердые зимовки, сухие и кислые, что оскомину набивали и потому всегда сгнивали в траве. Всю зиму он хранил их в своем погребке, а на троицу продавал по копейке штука.
Так трещал шорник вплоть до облаженной деревьями дороги в усадьбу Гаранчи. Молодые клены с маленькими, еще буроватыми, листочками, выстроились в два стройных ряда. Сама дорога в тени за деревьями — сплошная разъезженная грязь. Одинокий ясень, стоявший около усадебной дороги, только что распускался, и из набухших зеленых почек пробивались зубчатые чешуйки. Ванаг кивнул головой.
— Помню, когда этот ясень был не толще большого пальца, а теперь посмотри какой!
— Можно на полозья для дровней срубить, — подтвердил Прейман.
Гаранчский Круминь, один из первых дивайских владельцев, был большим любителем деревьев. Поле за усадебной дорогой он отгородил от большака и владений Рийниека живой изгородью из елочек, которые теперь выросли в человеческий рост. Жилой дом Круминя стоял довольно далеко от дороги, в низине, на берегу реки. В крыше, покрытой дранкой, — новое белое окно; это хозяин отстроил на чердаке комнату для сына. Шорник начал рассказывать об этой комнате, о сыне Гаранча — Мартыне, который
— Строится, сатана!
Но как знать, не шляется ли он сам где-нибудь тут, за елочками. Хозяин он из рук вон плохой, и все же случалось, что с похмелья, получив взбучку от жены, иногда выбегал в поле.
Ванаг натянул вожжи и пустил лошадь во всю прыть.
Вдруг, легок на помине, за елочками Гаранчей показался Рийниек. Сеяли лен. Работник Тетер на двух лошадях боронил низину, старший батрак Букис шел с лукошком, а хозяин намечал посевные борозды. Низкий и плечистый, в белой рубашке, брюки заправлены в чулки, на ногах опорки. Лицо гладко выбрито, большую голову вдвое увеличивал огромный сноп пепельных курчавых волос. Шляпа на них казалась кое-как прилепленной яичной скорлупой. За спиной Рийниек тянул зажатый в руке пук соломы, оставляя позади прямой ряд соломинок.
Он даже головы не повернул в сторону проезжающих. Но в его как бы обрубленном плоском подбородке, в прямой спине и во всем стане чувствовалось столько самоуверенности и такое презрение к тому, кто ехал мимо, что владелец Бривиней не выдержал и, подтолкнув Преймана, сказал громко, чтобы и на поле было слышно:
— Смотри, Волосач тянет кишки по полю!
Вот теперь пришло время для «большого» смеха Преймана. Но смеяться в глаза волостному старшине — нет, этого нельзя от него требовать. Он прихлопнул рот ладонью и затряс плечами, чтобы Ванаг почувствовал, как смеется он над его великолепной шуткой.
Нет, Рийниек ничего не слышал, но кудлатая голова его повернулась в другую сторону — к Букису, и ездоки отчетливо могли расслышать, даже чересчур отчетливо:
— Посмотри! Бородач везет из Клидзини кулек с крупой!
Букис прямо-таки заржал, Тетер вторил ему, хотя и несколько сдержаннее. Кобыла, очевидно, убежденная в том, что хозяину необходимо сказать соседу несколько умных слов, вдруг приостановилась и пошла мелким шагом. Но неожиданно ее бока ощутили два жгучих удара, которые заставили ее вытянуться. Она понеслась вскачь по пригорку Рийниека и четвертый раз за день перебежала Диваю.
На мосту подскочили в воздух злосчастный куль Бривиня, сверток, и даже шорник от толчка съехал к самому передку телеги. Только близ усадебной дороги Лапсенов Ванагу удалось сдержать оскорбленную Машку.
Прейман попробовал взгромоздиться обратно на мешок и, посматривая сбоку на владельца Бривиней, старался сообразить, что бы такое приятное сказать ему, и для начала рассмеялся своим «малым» смехом.
— Волосач — вот так слово, как пришили! Ловко придумали, господин Бривинь! Теперь вен волость иначе его и не зовет.
Оказалось, попал в точку, по крайней мере Бривинь не рассердился. Румянец на его щеках понемногу угасал, и лицо становилось бледным, как обычно. Но волнение еще не улеглось.
— У дороги лавку будет строить, на другой стороне — дом для садовника. Прямо с ума спятил — продал свои Гравиевы холмы! Не пойму только, откуда у него еще шесть пурвиет взялось? Разве господа с железной дороги не обмерили все поле, когда отчуждали у старого Рийниека этот большой кусок земли?
— Должно быть, не обмеряли. Так у него и осталась полоса гравия шагов в двадцать, как лезвие ножа. Теперь узкоколейку прокладывают, на вагонетках гравий возить будут, по рельсам…