Земля зеленая
Шрифт:
И Анна засмеялась: гордячка, отказавшая Мартыню, была юная Марта Калвиц. Только сейчас, сравнивая Марту с другими женщинами и девушками, можно было оценить, какая она стройная и красивая. Бархатный лиф облегал ее упругую грудь, светлая коса с широкими лентами свисала ниже талии. Она двигалась свободно и уверенно, не кичась, но, по-видимому, сознавая свою привлекательность, «Да, — подумала Анна, — теперь растут другие девушки, не такие овечки, как мы. Такую уже не обманет первый встретившийся хозяйский сынок, не втопчет в грязь какой-нибудь…» Она чуть не произнесла одно слово, вобравшее в себя горечь и отвращение
Увидя рижанок, Марта направилась к ним. Уже издали видна ее детски чистая улыбка, в которой все еще светился блеск сегодняшнего утра. Она не шла, а бежала, не думая о том, подобает ли так вести себя взрослой девушке. Мелькал белый передничек с узорчатой каймой и вышитыми словами народной песни: «Мое солнышко родное через Даугаву мне руку подает». Красные ленты развевались за спиной. Она напоминала Анне шелковистый мак, колыхавшийся сегодня утром от ветерка в цветнике арендатора Силагайлей. Даже сердитая и вечно недовольная Мария улыбнулась и кивнула головой.
Марта повела девочек прогуляться. Они ведь еще не видели, как трубач раздувает словно пузыри свои щеки. И потанцевать они должны, пока еще не смерклось. Взявшись за руки, они смешались с толпой. Мария успела только крикнуть вслед что-то о платьицах и туфельках. Оглушительно гремела музыка, толпа кружилась, как в огромном водовороте, парами и группами, смех и разговоры — все слилось в одно…
Что-то похожее на жужжание промокшей пчелы услышала Анна. Это повторялось два или три раза подряд, привлекая внимание. Потом послышалось что-то напоминающее жалобное мяуканье старой кошки.
— Лицом точь-в-точь бривинский Ешка. Наряжай как хочешь, хоть две шляпки надень — божьего перста не сотрешь. Да, да — это так и есть…
Анну будто ледяной струей обдали. Она резко повернулась и увидела тут же, в пяти шагах от себя, Битиене с Бауманиете из Яунбривиней. Высказав то, чего не могла не сказать, Битиене сокрушенно и сострадательно покачивала головой. У матери и дочки позолоченные листья на груди.
Рядом с ними сидел и сам Бите. Он без значка и поэтому повернулся спиной к площадке, — вблизи показались контролеры. Бите подвинулся на край скамейки в тень, гневно вздернув бородку, всем своим видом показывая, что на площадку даже не смотрит, лишь на минутку присел сказать жене и дочери что-то неотложное. Сейчас поднимется и уйдет — никто не имеет права до него дотронуться.
Вероятно, Анна не удержалась бы, хотя толком и не знала, что крикнуть в ответ на это мяуканье. Но тут подошла Дарта Прейман, громко поздоровалась и начала знакомиться с Марией. Очень болтливая, но прямодушная, нелицемерная и сердечная, она и прежде нравилась Анне.
— Что это за праздник — сидеть на одном месте? Когда из Риги выезжают в деревню, гулять надо! Вставайте, я покажу вам, на что у нас тут стоит посмотреть.
Марин не хотелось подниматься со скамьи — и отсюда можно видеть все, на что стоит посмотреть. Дарта Прейман взяла Анну под руку. Но они не успели сделать и шага, как позади снова послышалось это страшное мяуканье: «Да, да… Так-то лучше, чем прятаться от людей по углам — ведь никто камнем в лоб не ударит».
Анна немного придержала Дарту и повернулась. Битиене по-прежнему качала головой, поджав губы, глаза выражали печальное
— Ну и люди эти дивайцы! Собрали бы по копеечке и купили билет Бите-Известке, чтобы ему не смотреть на праздник затылком.
Битиене подняла было локоть, чтобы подтолкнуть дочь, но он так и застыл в воздухе. Оскаленные белые зубы Бауманиете спрятались за губами. Как ужаленный подскочил Бите, крякнул, но одумался и сел на прежнее место.
Отведя Анну немного подальше, Дарта хохотала, словно сумасшедшая.
— Ну и язык у тебя! Раньше ты была такая тихоня, каждое слово приходилось тащить клещами. Рижская выучка, — а?
— Должно быть! — усмехнулась Анна.
— Особенно это — «Бите-Известка»! Вся семейка готова лопнуть от злости, когда им напоминают прежнее прозвище. Дивайцы, как сговорились, не хотят величать их яунбривиньскими владельцами. Никто с ними не сходится, торчат у себя на хуторе словно пни. Бауман, тот наверняка подмазался к кому-нибудь в надежде на стаканчик пива, хуже собаки держат его. Но берегись, этого они тебе не простят.
— Пусть! Я их не боюсь!
Анна Осис откинула голову и гордо пошла вперед. Действительно, никого она больше не боялась. Разве она что-нибудь украла или кому-нибудь осталась должна? Она теперь на своей дороге, трясина осталась далеко позади, в новых туфлях она смело шагала по танцевальной площадке.
Дарта Прейман обещала показать все достопримечательности, но пока ничего особенного не находила.
— Эти три девушки — дочери кузнеца Балцера, дивайские парни зовут их тремя грациями. Грациями!.. — бог знает, что это за ругательное слово?
Анна взглянула — сестры сидели рядышком, прямые, чопорные, на всех одинаковые соломенные шляпки с красными лентами. Молодой человек в шляпе, играя тросточкой, так и извивался перед ними.
— А это Петер из Межевилков. Говорят, у парня замечательная голова. Всю весну занимается у Пукита, готовится в юнкерское училище, офицером будет.
Будущего офицера Анна не успела хорошенько разглядеть — Прейманиете дернула ее за рукав и показала пальцем над головами сидящих.
— А это — молодая Бривиниете с дочкой. Опять ей придется пешком домой идти, Ешка не уедет до конца гулянья! Такой толстухе да в такую даль — не позавидуешь!
Вдруг спохватившись, виновато взглянула на Анну. Сумасшедшая! Дернуло же ее за язык! Но Анна была спокойна. Молча кивнула головой. Она и сама каким-то чутьем угадала, кто эта женщина с девочкой. Вдоль кустов рядом с невероятно толстой мамашей маленькая девчурка катилась, словно белый шарик.
Тут Анна высвободила свою руку.
— Подождите минуточку. Я должна сказать несколько слов Иоргису.
Она пошла назад через проход между скамейками. Микель Лазда, знавший Анну только в лицо, откинулся немного и уставился на молодую женщину глуповатыми глазами. Иоргис из Силагайлей не успел подняться и уйти, Анна была уже рядом. Он разгладил свои грозные усы и принял независимый вид. Подать руку все же медлил, но, присмотревшись, убедился, что опасаться нечего.