Земля зеленая
Шрифт:
— Да, что правда, то правда, имение всегда остается имением, — крикнул он во весь голос и махнул рукой, уже заранее отвергая все возражения. — В поместье простора много, работа совсем иная, там тебя не гоняют с места на место. Как выйдешь на поле, так и на целый день, а то и на два, а может, и на три. К обеду звонят, после обеда тоже; накрыл голову, проспал три часа, пока не разбудят. У лошадей свой пастух, батракам не приходится зябнуть в ночном.
Толком Ванаг еще не понял, к чему клонит старший батрак. С поднятым стаканом он перегнулся через край стола и смотрел немигающим взглядом.
— А каково там старшему батраку! —
Испольщик трясся мелкой дрожью от внутреннего смеха.
— С тросточкой в руке гуляй, словно сунтужский Берзинь во времена старой прейлины.
Господин Бривинь стукнул стаканом об стол.
— Ну, в таком случае поспеши заблаговременно договориться, пока другой не опередил.
Мартынь как с неба упал. Проклятый язык! Совсем не то он думал.
— Я не про себя! Я здесь, в Бривинях, как гвоздь! Десять лет, двадцать!..
Но Ванаг больше не слушал, его самого прорвало.
— Имение, имение!.. У латышского землевладельца теперь такое же имение. Разве мало простора? Трясину можно осушить, пастбища выкорчевать, вырубки выжечь. Ячмень вырастет и закудрявится. На трехстах пятидесяти пурвиетах два домика для испольщиков построю.
— Одним словом, своя маленькая волость, — прибавил Осис серьезно, как-то подчеркнуто серьезно.
Шорник подтолкнул локтем тележного мастера.
— Испольщикам и арендаторам предвидится много мест, выбирай что душе угодно.
Но Ванаг не смутился.
— Почему помещики могут, а мы нет? Разве Вилков не продает клеверного семени, а Матисон не торгует немецкими плугами? Деньги лежат в земле, надо только знать, как их добыть оттуда. Лизбете, подай мою трубку!
Лизбете принесла фарфоровую трубку с кривым чубуком и нарисованной на ней головой лошади. Если трубку требует, значит, пьян. И чего расхвастался перед этой мелюзгой! Мимоходом шепнула ему на ухо:
— Кончайте пир. Разболтались так, что слушать противно.
Старший батрак услужливо подбросил Ванагу кисет с табаком. Прейман перед самым носом тележника протянул зажженную спичку. Ванаг причмокнул несколько раз, но трубка не закуривалась.
— Да, масло всегда в цене, можно продать в станционный буфет или на рынке в Клидзине, а то и в Риге. Если луга осушить, то и сена хватит, чтобы раз-другой подбросить коровам. Почему бы в Бривинях не держать тогда двадцать пять дойных коров?
Лизбете дала ему тумака в спину.
— Опомнись, хвастун! Куда ты затопишь двадцать пять? И так коровы рогами в потолок упираются.
Откинув голову, Ванаг уперся затылком ей в грудь и оттолкнул в сторону. Так и остался сидеть, запрокинувшись и задрав кверху бороду.
— Не будут упираться, зал отстроим для них с окнами над яслями.
Восторг хозяина вдвойне передался старшему батраку. Он крикнул так порывисто и так уверенно, как будто ему принадлежала половина Бривиней.
— Будет! Летом выстроим жилой дом, а в будущем году хлев. Разве у нас не хватит камня или мы с Андром ломать не умеем? Хозяин сказал: «До реки за педелю не дойдете…»
— Запустил ваш старик эти Бривини до последнего предела, — вмешался Осис. — Крыши-то еще куда ни шло, починить можно, но если стены разваливаются и балки из гнезд выпадают…
Здесь он задел больное место Лизбете. Она кинула полный ненависти
— Никто ведь не знает, что мы выстрадали с ним за все эти годы. Не жизнь — ад! Сам давно не работник, распорядиться не умел, дворня при нем лодырничала, а он знай сидит, бывало, в корчме. Из банка извещения, все идет к гибели, с молотком уже ждут у дверей, а он не переводит на нас усадьбу; год как на кровати лежит, а зубами и ногтями за все держится. — И Лизбете не могла сдержаться от злобного смеха: — «Кунтрак из рук не выпущу, пока жив — не бывать этому!» Разве мы не видим? Спрука своего старика запихал в баню, Тультиене свекра голодом уморила… Голодом их морят. А мы разве кормим его хуже, чем в то время, когда он сам был хозяином? Не стоит ли всегда у кровати кружка со свежей водой, Лиена каждое утро приносит из колодца. А по субботам разве не надевают на него чистую рубаху?
Мартынь Ансон с шумом бросил тростниковый мундштук на стол, взволнованный при одной мысли, что кто-то может плохо отозваться о Бривинях.
— Мне думается, дай бог каждому старику такой уход!
Больной опять начал харкать и плевать. Лизбете все время кривилась, словно ей к горлу подкатывало. Шорник подмигнул хозяйке:
— Ну, теперь уже долго не проскрипит, на ладан дышит…
Лизбете не верилось: он уже с рождества такой. Кто его знает, сколько в нем хвори и сколько притворства. Хитрым и ленивым был всю жизнь. А как занемог, шубу надел, сидит, бывало, у шестка — прямо в огонь лезет. Летом на самом солнцепеке грелся. Другой старик на его месте хворост нарубил бы, путы сплел, а этот только шлялся и кругом харкал, пока не слег. Прямо тошнит. А люди еще не стыдятся болтать вздор, что невестки ныне плохи, что не смотрят за свекрами. А у нашего разве не стоит всегда кружка с водой и разве не получает по субботам чистой рубахи?
Мартынь Упит не удержался, чтобы не рассказать, как заполучил эту болезнь старый Бривинь. Поздней осенью, когда тонкий лед уже покрывал лужи, старик, словно нечистый дух его погнал, забрел в вайпельское болото, и только на другое утро Иоргис Вевер вытащил его оттуда почти закоченевшим. С той поры он и стал кашлять, а потом слег.
Господни Бривинь сердито откинул волосы со лба. Какое дело другим до его семьи? Двоих, троих таких стариков он мог бы прокормить.
Жареную рыбу уже съели, копчиком ножа Прейман поддел кусок свинины и брезгливо отбросил. У Осиса что-то лукавое на уме, он насмешливо улыбался, посматривая на стол.
Нет, нельзя сказать, что у хозяйских сыновей завидная доля, пока имуществом владеют их отцы. Батрак получает жалованье по уговору и костюм, а хозяйский сын зачастую ходит в заплатах, пестрый, как дятел, и даже на ярмарке не может угостить девушку стаканом лимонада.
Мартыню было здесь что добавить. Кого из хозяйских сынков можно с батраком сравнить? Батрак полюбит девушку, оба нищие, подсчитывать нечего, судить-рядить не о чем — поженятся и пойдут вместе батрачить. А хозяйский сынок сам и не думай выбрать себе невесту: мать ищет такую, которая не ниже его родом и ей по нраву. Невеста же не соглашается и не идет замуж, пока кунтрак в руках у отца, пока мать властвует в доме. Не далеко ходить за примером, в тех же Яункалачах каково живется молодым — хуже, чем батракам. А мало ли холостых хозяйских сынков, что, как оводы, гудят по волости — жалуются на свою судьбу.