Земля
Шрифт:
Жара не убывала.
Дверь вагончика была распахнута настежь, настежь распахнуты и все окна. Перед сном Уча оставил их открытыми, чтобы сквозняк принес с собой прохладу. Земля полыхала, и вместо прохлады в комнату налетели комары.
Уча в одних трусах лежал на кровати. Комары безжалостно кусали его, но он не слышал их писка, не ощущал и их укусов. Уча видел сон и счастливо улыбался. Засыпая, он не выключил репродуктор, висевший на стене вагона, чтобы ненароком не пропустить последние
Спал он долго. Утром вместе со своим напарником Буху Хурция он должен был заступить в смену.
Буху храпел на своей кровати у противоположной стены вагона. Простыня сползла с его мощного обнаженного торса. Он храпел, когда лежал навзничь, но стоило ему перевернуться на бок, и храп прекращался.
Уча обычно спал очень чутко, и, как только Буху начинал храпеть, он вставал и тормошил товарища за плечо. Тот послушно переворачивался на бок и снова засыпал.
Но теперь Уча был настолько погружен в приятные сновидения, что даже храп Буху не смог разбудить его... Ему снилось, что главный канал уже открыли. Лениво текла по нему мутная тяжелая вода. Дамбы вдоль канала были запружены праздничной толпой. Слышались веселый гомон, выкрики, песни. Оглушающе играл духовой оркестр. А канал нес к морю зловонную болотную воду.
Уча и Ция в свадебных нарядах стояли на дамбе. Вокруг них бурлила толпа, но они не замечали никого, не слышали ни криков, ни песен, ни звуков оркестра. Они были так счастливы, что позабыли обо всем на свете. Так стояли они, взявшись за руки, молчаливые и счастливые, не умея выразить обуревавшего их чувства, и только крепче сжимали руки. А под ними с шумом неслась вода, навсегда унося с собой гибельный болотный дух. Отныне земля станет здоровой и они смогут поставить на ней свой дом.
— Ция!
— Да, Уча!
— Помнишь солнечную дорожку на море?
— Как же я могу забыть об этом?
— Ты помнишь, что я сказал тебе тогда?
— Помню, Уча.
— Видишь полосу на воде?
— Вижу, Уча.
— Это след Андро Гангия.
— Уча, — сказала Ция, но Уча уже не слышал ее.
«...Сегодня, в четыре часа утра, без объявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие...»
— Ция... — задохнулся Уча. — Война...
И вновь стояли, взявшись за руки, Ция с Учей, но теперь уже не на дамбе, а на перроне Потийского железнодорожного вокзала. Вокруг них все так же бурлила толпа, но они не замечали никого, не слышали ни криков, ни песен, ни звуков оркестра. Они были так угнетены, что не помнили ничего на свете. Так стояли они, молчаливые и несчастные, желая сказать друг другу слова утешения, но не умея этого сделать.
На путях стоял длинный товарный
И сегодня была невыносимая жара. Но между днем, когда Уча видел сон, и днем сегодняшним разверзлась непроходимая пропасть. Ция и Уча остались на разных сторонах этой пропасти. Но за руки они держались крепче прежнего. Кто знает, когда встретятся друг с другом опять их руки и встретятся ли вообще? И, потрясенные этой мыслью, они судорожно сжимали похолодевшие пальцы.
Еще мгновение — и поезд увезет в своих теплушках их надежду и счастье.
— Ты подождешь меня, Ция? — вдруг спросил Уча.
— Как ты смеешь в этом сомневаться, Уча? — побледнела Ция.
— Ну вот и ляпнул глупость, прости меня, Ция...
— Береги себя, Уча...
Уча криво улыбнулся.
— Почему ты улыбаешься, Уча?
— Непременно буду беречь себя, Ция…
— Я глупая, да, Уча?
— Что ты, Ция. Я действительно буду беречь себя, чтобы вернуться к тебе.
— Ты должен вернуться, слышишь, ты должен вернуться, Уча! Я очень буду ждать тебя, Уча...
— Я вернусь, Ция...
Антон Бачило и Цисана стояли чуть поодаль.
— Зачем мы осушали болота, Антон? — глотала слезы Цисана. — Почему мы не поженились, Антон, почему мы не были вместе все время, почему?
— Нам всегда не хватало времени, Цисана, — горячо ответил Антон. — Но ты все равно была вместе со мной.
— И ты был все время со мной, Антон, — постаралась сквозь слезы улыбнуться Цисана, но улыбки не получилось, и она прижалась лицом к груди Антона. — Как я буду здесь без тебя, Антон?!
За их спинами захлебывался духовой оркестр, и в его бравурных звуках они едва слышали друг друга.
«Боже мой, зачем здесь эта музыка!» — в отчаянии подумала Цисана.
На перроне яблоку негде было упасть. Отъезжающие на фронт уже набились в теплушки, и толпа хлынула к вагонам. Послышались крики, стоны, плач. Закусив губу, чтобы не дать волю слезам, стояли пожилые мужчины, а рядом с ними двигалась, мельтешила, плакала толпа матерей, сестер, детей, родственников, соседей. Войну все ждали, но, видно, в каждом все же теплилась искорка надежды: авось обойдется, авось минет страну лихая година. Но не обошлось, не минула их война...
Русудан и Петре отошли в сторону, стремясь не помешать прощанию Важи с Галиной Аркадьевной.
Всю ночь напролет Русудан и Галина Аркадьевна собирали Важу в дорогу и даже не успели толком перекинуться с ним словом.
Серова стояла перед Важей в свободном платье, отяжелевшая и округлившаяся. Она старалась придать своему лицу выражение безмятежности и покоя, но ей это плохо удавалось: ведь на фронт уезжал не просто любимый мужчина, но и отец ее будущего ребенка. Важа чувствовал, как напряжена и взволнована жена, но в свою очередь делал вид, что верит ее показной безмятежности.