Земноводное в кармане, или Сумасбродные похождения Лилит Ханум, женщины, любящей приключения и не признающей ограничений, да не станет она образцом для подражания
Шрифт:
Мечта была такой сильной и страстной, что Лилит часто рисовала этот дом. Рисовала она так себе, но выходила вполне понятная картина: горы, солнце, виноградные лозы, плодовые деревья, дом и Смерть. Почему на рисунках неизбежно возникала Смерть, Лилит не знала. Смерть была в человеческом обличье и даже немного симпатичная. Лилит догадывалась, что это должно было что-то означать, но пока не знала что.
Итак, Лилит приступила к поискам дома мечты. Ашурина очень беспокоилась за московскую кузину: как бы строго ни соблюдались законы в постсоветском Кярманистане, но люди везде одинаковы: не обманешь – не продашь. Поэтому она попросила о помощи знакомого юриста Нателлу. Нателла, степенная пышногрудая красавица-грузинка, излучала уверенность и
Глава седьмая
Как Лилит покупала дом
Месяц, отведенный на поиски дома, подходил к концу, но все дома, которые посмотрела Лилит, были с изъяном: один заложен за долги и не один раз, а дважды, другой – слишком старый, переживший так много землетрясений, что неизвестно, сколько в стенах под новенькой штукатуркой трещин, третий – слишком близко к реке, по берегам которой раскинулся город (бывали наводнения) – и так далее, и тому подобное. Уже четыре недели Лилит жила у Ашурины, создавая ей массу бытовых неудобств, которые гостеприимная кузина переносила стоически.
Когда до отъезда в Москву оставалось всего три дня, Лилит совсем раскисла. Ничего-то из ее затеи не вышло. Впереди была неизвестность и – страшно сказать! – неясно насколько затягивающаяся бездомность. В воскресенье Лилит отправилась в церковь, не особенно надеясь, что Всевышний возьмет на себя разруливание ее дел, ибо у него, скорее всего, имелись заботы поважнее. Однако она страстно помолилась о том, чтобы искомый дом поскорее нашелся.
После литургии все прихожане ассирийской церкви (к какой из многочисленных конфессий она принадлежала – не столь важно) собрались на трапезу. Лилит пила чай с весьма скорбным выражением лица, и собравшиеся за столом женщины поинтересовались, не случилось ли чего. Лилит поведала им о своей печали, и тут же выискалась одна, у которой соседи уже сколько времени все продавали и продавали дом, а продать так и не смогли. Эта женщина клялась, что у дома нет никакого подвоха, что он абсолютно новый, без всякой отделки, да к тому же сейсмоустойчивый. Что строили его не на продажу, а для себя, но вот обстоятельства повернулись так, что пожилые хозяева срочно должны переехать к детям в Россию.
В тот же вечер состоялась встреча с продавцами. Только на подходе к красивым серым воротам с белой полосой прихожанка призналась Лилит, что мааааленький подвох все-таки имелся: хозяева дома являются соплеменниками, а возможно, и прямыми потомками тех самых сомнительных личностей, что прогнали предков Лилит из Ирана.
– Буду торговаться как никогда! – только и сказала Лилит Ханум, человек отнюдь не мягкий, но по натуре не агрессор.
Позвонили в звонок. Дверь открыли двое – пожилой, но черноусый дядя Джафар и тетя Гуля в платке и пуховой накидке. Они очень скептически осмотрели московскую гостью с головы до ног, но впустили в дом. Дом представлял собой бетонную коробку, то, что на местном варианте русского называли «черный каркас». Из обжитой территории имелись только спальня с ядовито-розовыми стенами (от этого цвета у Лилит с непривычки случился приступ морской болезни) и пластмассовыми, выкрашенными под золото карнизами на окнах и неожиданно со вкусом отделанный санузел. Во дворе обнаружились еще один санузел и летняя кухня, также вполне завершенные. А вот остальные три комнаты и лестница между этажами (один этаж со двора был первым, но из-за горного рельефа быстро становился вторым, а другой начинался полуподвалом, а потом непринужденно выходил в сад) нуждались в полном цикле отделочных работ.
Дядя Джафар со всем артистизмом, присущим народам Ближнего Востока, расписывал достоинства дома, тряс документацией, воздевал руки к небу, прижимал их к сердцу, сетуя на то, что надеялся
– Это все так, но дом-то без отделки! Да и денег у меня не так уж много, на что ремонт делать?
Многократные повторения в сочетании с упорно отстаиваемой ценой возымели действие: они сторговались, но продавцы почему-то решили, что у москвички денег завались и она кривит душой.
Надо сказать, что в Кярманистане о Москве имелось весьма странное представление. Тут считали, что в Москве живут одни миллионеры да миллиардеры и если кто-то из москвичей не попал в списки богачей Форбс, то это либо младенец, либо вечно беременная домохозяйка, у которой уж муж-то непременно сказочно богат. Заявить, что в Москве имеются бедные, означало насмешить собеседника до остановки сердца.
Этот странный миф отчасти поддерживался усилиями кярманцев, уехавших в Москву на заработки и явно преувеличивавших собственные и чужие достижения. Поэтому слова о том, что у москвича количество денег на банковском счету может быть не бесконечно, многим жителям Шахины, в том числе и почтенным хозяевам продаваемого дома, казались дичью. Уж как они себе это представляли, я не знаю, видимо, воображали, что, лежа на банковском счету, купюры совокупляются и размножаются с быстротой кроликов или мечут икру мелкой монетой.
Как бы то ни было, но по рукам они ударили, весьма недоверчиво поглядывая друг на друга.
Вечером Лилит известила Нателлу о том, что дом найден. Нателла устроила тотальную проверку и выяснила, что с юридической точки зрения дом чист и можно покупать. Через неделю Лилит снова была в Шахине с московскими деньгами. Был назначен день сделки, которую юрист и нотариус запомнили надолго.
Сделку для удобства заключали в главном отделении банка, где работали Ашурина и Нателла. Это было современное здание с огромными окнами, стены и пол были отделаны светлым мрамором. Мигали цифры на табло электронной очереди, на плазменных экранах крутили упоительной красоты ролики, все блестело и переливалось. Туда-сюда с деловитым видом сновали стройные женщины в элегантных костюмах: шелковые шейные платки, наглухо, по-зимнему, застегнутые пиджаки, цокающие каблуки… Лилит Ханум для такого торжественного случая тоже надела каблуки, строгую юбку, бархатный пиджак и шелковый шейный платок и даже сделала серьезное выражение лица, что обычно ей давалось нелегко.
Она немного нервничала: дело в том, что вечером перед сделкой продавцы неожиданно стали капризничать, переживать, что продешевили, что с москвички можно было содрать и побольше… Но это все было в деревне на горе, где они сидели приосанившись, а Лилит представала перед ними не в самом элегантном виде, в джинсах и свитере, как обычно на просмотрах частных домов в период зимних дождей. А уж как верна поговорка «по одежке встречают» – она за свою жизнь убеждалась неоднократно. «Обстановка в банке должна подействовать», – думала она, быстро-быстро перебирая любимые четки.
Ее расчет оправдался: войдя в сей блистательный храм златого тельца, пожилая пара оробела. Дядя Джафар весьма ненатурально изображал небрежность, а тетя Гуля застенчиво теребила платок. В своей простой и не очень уместной на фоне стекла и мрамора одежде они были здесь как осколок былой эпохи, давно ушедшей в прошлое цивилизации, так что и Лилит и Нателла даже пожалели их и бережно препроводили к нотариусу.
Нотариус, солидная дама лет пятидесяти в строгом черном платье и в очках с черной оправой, ни к кому жалостью не прониклась. Она сразу поняла, что сделка будет непростой, вздохнула и распечатала договор купли-продажи на двух языках – кярманском и русском. Лилит углубилась в чтение. Но сосредоточиться ей не удалось: раздался возмущенный вопль дяди Джафара: