Земной поклон
Шрифт:
— Подкидыш!
Руки у Николушки опустились. Он вскочил, побледнел. Первая мысль, которая пришла ему в голову в этот момент, была о том, что Васятка нарушил клятву, и сейчас разверзнется земля, и клятвонарушитель провалится в тартарары. Но земля не разверзлась.
Васятка, торжествуя, вскочил и продолжал кричать:
— Подкидыш! Его к перилам крыльца прикрутили! А Саратовкин его усыновил! Он сын няньки!
Второв увидел ставшее серым лицо Николушки, огромные глаза с застывшим в них страхом и изумлением, его бледные прыгающие губы. И еще он увидел в
И все ребята заметили это. В классе стало тихо.
— По местам! — негромко сказал учитель.
Мальчики бросились к своим партам. Только Николушка недвижимо стоял посреди класса.
— Второв! — грозно сказал Василий Мартынович.
И когда тот остановился у доски, маленький, жалкий от совершенной подлости, учитель спросил:
— Откуда тебе известно, что твой товарищ Николай был подкинут Саратовкину? И даже известно, что его привязали к перилам крыльца?
— Он сам мне говорил! — запальчиво воскликнул Второв, желая оправдаться перед учителем и товарищами.
— Значит, твой друг доверил тебе тайну и ты ее выдал? Как назвать такой поступок? — обратился он к гимназистам.
Класс зашумел.
— Предательством! — равнодушно сказал толстый мальчик, сидящий у окна.
— Подлостью! — горячо крикнул кто-то с последней парты.
— Он… он клялся… — почти прошептал Николушка.
— Что? Повтори громче, — сказал Василий Мартынович.
— Он клялся на Евангелии, что будет молчать, — повторил Николушка.
В классе снова поднялся невообразимый шум.
— Тихо! — властно сказал учитель, сопроводив свое «тихо» уверенным жестом. — Итак, первое: мы определяем поступок Второва как подлость, предательство, клятвонарушение. Так?
— Так! — зашумели гимназисты. — Бойкот ему!.. Темную!
— Ну зачем темную? Кулаками человека честнее не сделаешь, — возразил учитель.
Он прошелся по классу, заложив за спину руки, постоял в раздумье у окна. Потом повернулся и сказал спокойно и уверенно:
— Второе. Я сообщаю вам, моим ученикам, что Николай Саратовкин — родной сын Михаила Ивановича Саратовкина. А подкидышем был первый сын, который умер восьми лет. Ясно? А теперь — тишина. Начнем урок.
Давно уже не испытывал Николушка такого блаженного покоя, охватившего его тут же, на уроке, в гимназии.
Значит, он ошибался. Ошибался Терентьич. А стряпуха Агаша, вероятно, имела в виду старшего приемного сына Саратовкиных. Николушка просто не дослушал ее тогда, убежал.
Он пришел домой из гимназии радостный, возбужденный. Старая дворняжка, бросившаяся навстречу, показалась ему красивее всех породистых собак, которых он встречал на своем веку. Он и не замечал раньше, какой уютной и солнечной была столовая в старом доме. А мать? За что он не любил ее? Она всегда была с ним справедливой и доброй.
Анастасия Никитична, по обыкновению ничего не делая, сидела у окна, смотрела на улицу, отмечая про себя, что мимо прошла соседка в новом платье,
И вдруг наблюдения Анастасии Никитичны прервал радостный, приветливый голос сына:
— Здравствуйте, маманя!
От этого обращения у нее забилось сердце. Хоть и не родной сын, а привыкла к нему. Да и ее будущее в руках этого мальчика — наследника саратовкинских миллионов. Ей-то старый самодур ничего не оставил.
Ужинали втроем: Митрофан Никитич, мать и Николушка. Дядя рассказывал о делах. Анастасия Никитична слушала с напряжением, но мало что понимала. А мальчик думал о своем.
Этот день в его еще такой недлинной жизни был незабываемым. Он понял, какие вокруг разные люди. Друг оказался предателем, а учитель, которого он всегда побаивался, стал другом.
Образ учителя весь день стоял в глазах Николушки. Он слышал его спокойный, властный голос. Он видел его располагающее лицо, обрамленное светлыми бакенбардами и бородкой, его пристальные, немного колючие, светлые глаза.
— Ты не слушаешь меня, Николаша? — прервав свой рассказ, спросил Митрофан Никитич.
— Слушаю, — краснея, сказал Николушка.
— Слушай, слушай. Учись у дядюшки, — посоветовала Анастасия Никитична, шумно потягивая из блюдца густой, ароматный чай с молоком. — Подрастешь — сам за хозяйство возьмешься.
— Привыкать надобно, — вторил ей братец.
— Не возьмусь, — вдруг сказал Николушка. — Я учителем буду. Сильнее учителя никого на свете нет. Учитель все может!
И он представил себе Василия Мартыновича на пожаре, когда тот собрал учеников и они не разбежались, не поддались панике, охватившей горожан. Николушка помнил, как послушно слез с воза лавочник — этот драчун, пьянчуга и скандалист.
А сегодня… Если бы не учитель, кличка «Подкидыш» навсегда укрепилась бы за Саратовкиным. А он взял мальчика под свою защиту и двумя словами разубедил учеников и Васятку из героя превратил в предателя.
— Да ты что, парень, белены объелся?! — воскликнула Анастасия Никитична. Она проворно поставила расписное блюдце на белую скатерть и всплеснула руками.
— Кто же в учителя идет при таких капиталах?! — засмеялся Митрофан Никитич. — В учителя голодранцы идут, кому жрать нечего.
Однако, окончив гимназию, Николай Саратовкин, к ужасу домочадцев и к изумлению горожан, «пошел» все же в «учителя».
Он собирался было уехать учиться в Петербург, но поступил на учительские курсы, только что открывшиеся в родном городе.
7
Ее все звали Наташкой-Коврижкой. Даже учителя между собой. Но не только потому, что фамилия девочки была Ковригина. Весь облик Наташи уж очень соответствовал этому прозвищу. Круглолицая, с большими серыми глазами, удивленно поднятыми подковками бровей, с ямочками на аппетитных, румяных щеках, вся она была по-здоровому сильная и крепкая: и ноги, и плечи, и даже голос. Наташка-Коврижка, да и только!