Земной поклон
Шрифт:
Матвеев перескочил через канаву, густо поросшую отцветшими одуванчиками.
— Николай Михайлович! Поворачивай назад. Завьялова полиция забрала. Я к тебе шел по его поручению. Теперича жди от меня весточки.
С этими словами он глубоко запрятал руки в карманы широких штанов и пошел прочь, напевая и чуть пошатываясь, как человек, изрядно посидевший в кабаке. А Николай повернул Звездочета и поехал, выбирая самые безлюдные улицы.
Тяжко было думать об учителе, как мысленно с детских лет привык он называть Василия Мартыновича. Какие страдания уготовит ему
Он отпустил поводья, позволив Звездочету самому выбирать дорогу. Через некоторое время Николай обнаружил, что выехал за город, прямо к Александровскому тракту, по которому ночь и день шли на каторгу арестанты, позвякивая кандалами. Порой кто-нибудь с надрывом затягивал грустную песню:
Далеко в стране Иркутской, Между гор и диких скал. Обнесен крутым забором Александровский централ.В колонне глухо подхватывали:
Динь-бом, динь-бом, Слышен звон кандальный, Динь-бом, динь-бом, Путь сибирский дальний… Динь-бом, динь-бом, Слышно там и тут — Нашего товарища на каторгу ведут…Шли уголовники, ради наживы не гнушавшиеся убийством и грабежом. Шли политические, отрешенные от личного благополучия, отдавшие жизнь борьбе за правду и счастье народа.
Широкая истоптанная дорога с полосатыми верстовыми столбами по бокам в этом месте спускалась в низину, заросшую кустарником, а затем поднималась на открытый взлобок, справа и слева от которого за горизонт уходила на сотни верст тайга — зловещее пристанище хищников и беглых каторжан.
На взлобке Николай остановил Звездочета и долго, задумчиво глядел на дорогу. Вот здесь пройдет человек, для которого он, Николай, так и не успел ничего сделать, разве что дал возможность недолго передохнуть.
Одно маленькое светлое чувство все же нет-нет да и вспыхивало в его сознании: какое счастье, что не для всех он ненавистный миллионер-эксплуататор. Матвеев знает, что Саратовкин с ними. Ему сказал учитель. Вероятно, знает кто-то еще. Николай будет ждать заветной весточки от Матвеева, оставшись опять в полном одиночестве. Но ждать пришлось совсем недолго.
Однажды, когда Николай и Митрофан Никитич работали, отворилась дверь кабинета, и слуга доложил, что пришел бывший откатчик прииска Матвеев, спрашивает хозяина.
— Ну, не до него теперь, — сказал дядюшка, сердито и вопросительно посматривая на племянника, — в делах запурхались.
Он снова правой рукой взялся за карандаш, а левой придвинул к себе счеты.
— Пусть посидит, подождет, — нарочито равнодушно сказал Николай и с радостью подумал: «Наконец-то!»
Он не слушал дядюшку, прикидывая, как бы прервать работу. Через несколько минут он сказал, приложив ладонь ко лбу:
— Что-то в
— Ну, а я пока без тебя обмозгую кое-что, — сказал дядюшка, с азартом выписывая на бумагу длинные столбцы цифр.
На крыльце Николая ждал Матвеев.
Николай повел его в сад, в беседку. Там они сели на почерневшую подковообразную скамью, опоясывающую такой же почерневший овальный стол, и Николай забыл про дядюшку, про свои обременяющие капиталы и одиночество.
Матвеев зорко оглядел все вокруг, убедился, что подойти к беседке незамеченным никто не сможет, заговорил, все же понижая голос и наклонясь к Николаю:
— Николай Михайлович! Решили мы побег устроить Завьялову. Видно, на той неделе будут его из следственной тюрьмы в городскую переводить. С кем надо, мы связались. Документы для него добыли. Отправим прямым ходом в Петербург. А там — за границу. Нужны деньги. И большие. От тебя все зависит теперь.
Он замолчал, выжидательно поглядывая на Николая умными, проницательными глазами.
— Все, что имею, в вашем распоряжении, — с радостным волнением сказал Николай. — Одна трудность: если я возьму в банке большую сумму, об этом узнают дядя и служащие…
— Придумаем повод. Но деньги нужны немедленно. Завтра. Крайне — послезавтра.
И вдруг глаза Матвеева озорно блеснули. Сдерживая смех, он воскликнул:
— Храм божий можешь в родном городе построить, увековечить память миллионеров Саратовкиных!
— Да все знают, что я не очень…
— То и я знаю, что ты не очень, — засмеялся Матвеев, вспоминая разговор с барином на прииске. — Ну, скажем, ночью святая богородица явилась или там Николай-угодник. А то и просто: видение какое было, и совесть заговорила в тебе, что не блюдешь божье учение. Нет, это здорово, Николай Михайлович, ей-богу, здорово! — довольно потирал руки Матвеев.
И Николай загорелся этой идеей. Он придумывал разные варианты. Остановились на том, что ночью ему явилась Анастасия Никитична… Покаялась, что отправила родную мать Николая в монастырь, со свету сжила. И пожелала, чтобы во искупление этого греха сделал Николай большой дар монастырю, где скончалась его мать — монахиня Евфросинья. Николай сам повезет деньги, а по дороге на него нападут грабители.
Разговор прервал десятилетний Ванятка — сын дворника. Он давно уже искал барина, вначале в доме, потом по саду.
— Барин! Вас Митрофан Никитич спрашивали.
— Скажи, что скоро приду, — ответил Николай.
Ванятка убежал, мелькая грязными пятками. Николай опять забыл о дядюшке, который в эти минуты, собирая бумаги и счета, думал с неприязнью:
«Права была Настасья, когда говорила, что кровь не переменишь. Простая к простой и тянется. Вырос Николай в барстве. Но как сойдется с простолюдином — не оторвешь».
А Николай и Матвеев продолжали оживленно беседовать.
— Что это вы, политические, все с длинными волосами да бородами? — усмехаясь, поинтересовался Николай. — Коли форма такая, то неосторожно всем на один лад!