Земную жизнь пройдя до половины
Шрифт:
Страх после этого остался и даже усилился, но нападений что-то пока не было. Зато давление пошло с другой стороны.
Колыхаясь крупным, жирноватым телом, подплыл на работе к мужу их парторг Баринцев. Дело происходило возле двери большого зала с установками, украшенной знаком радиоактивности или попросту «ромашкой» и белым матовым шаром, который по надобности загорался красными буквами: «ОПАСНО». В зал Баринцев заходить не любил, поэтому весь разговор происходил в коридоре.
— Ты что это там затеял? — спросил Баринцев, выворачивая и так толстую нижнюю губу.
— Что затеял? — вопрос был непонятен.
— Ну-ну, — ухмыльнулся Баринцев. —
И как в воду глядел. Биолог-дервенист действительно подал на моего мужа в суд, только не в уголовный за клевету, а в гражданский о восстановлении чести и достоинства.
Маленький зальчик суда в бывшем монастырском здании был забит под завязку. Оказалось, что за тринадцать лет, прожитых в этом секретном городе, мы обзавелись большим количеством друзей, знакомых и просто людей, неравнодушных к нам.
Тут была почти вся партячейка мужа, что по такому случаю в страшных муках родила коллективную петицию. Тупым казенным слогом в ней было изложено всего два положения. Первое: что своего товарища они знают давно, и он не таков, чтобы на кого-то возводить напраслину. Второе: если он что сказал, то так оно и есть. Но это было краткое содержание петиции, а вообще-то она занимала три машинописных страницы и еще пол-листа подписей, начиная с размашистого факсимиле начальника отдела. Подписей было много и даже вычурная — Баринцева. Не мог же тот не поддержать начальника, но поддерживать вляпавшегося в историю он не собирался и на суд не пришел.
Были мои сослуживцы, теперь уже бывшие, поскольку год назад я уволилась с работы, уйдя в вольное литературное плаванье. Были родители наших выпускников, соседи по дому, два секретаря из горкома комсомола — первый и третий, мои друзья по литобъединению и даже малоизвестный Пашка, с которым однажды мой муж усмирял разбушевавшегося на главпочтамте в лоск пьяного милиционера.
И только со стороны дервениста был всего один человек — нанятый адвокат, из школы же никто не явился.
Однако ни адвокат, ни петиция не потребовались. Судья распорядился выслушать сперва биолога, потом моего мужа.
Высокие спинки стульев судьи и заседателей, увитый золотистыми колосьями герб Советского Союза над их головами настраивали на торжественный лад. Наверно, поэтому биолог начал свою речь в самом высоком стиле:
— Я, как известно, из семьи потомственных педагогов. Мать и тетка и сейчас преподают. А мой дед еще в сорок шестом году занимался в этом городе воспитанием различного контингента.
По скамьям пронеслось не то шуршание, не то перешептывание, кто-то отчетливо хмыкнул.
Народ находился здесь разный и по возрасту и по количеству лет, прожитых в нашем маленьком городке, но историю его все знали неплохо. И контингент, о котором упомянул биолог, был известен. Его, этот самый контингент, начиная с мая 46-го года гнали сюда теплушками с зарешеченными просветами окон по той самой узкоколейке, что показана в фильме «Путевка в жизнь». Потом с лающими выкриками команд вооруженные «педагоги» водили контингент колоннами на строительство будущих объектов для создания атомной бомбы. А курировал и строительство, и научные исследования, и, в частности, педагогов-надзирателей незабвенный Лаврентий Палыч Берия, яростно-крутой характер которого был до сих пор на слуху. Чего стоил хотя бы список, составленный им перед испытанием первой атомной бомбы. Расположенные
Может быть, в связи с такими ассоциациями первая патетическая фраза биолога одобрения у слушателей не вызвала. Однако биолог этого не заметил и продолжил в том же возвышенном тоне:
— Как известно, — его как заклинило на этом обороте, — последние два года по инициативе бывшего генерального секретаря ЦК КПСС Константина Устиновича Черненко готовилась и готовится теперь реформа школы. В основном документе по этой реформе сказано… Сейчас, сейчас… — Он полез во внутренний карман пиджака, достал сложенные вчетверо бумаги. — Вот оно, — и зачитал торжественным до подвыва голосом: «Многомиллионный отряд советского учительства — гордость нашей страны, надежная опора партии в воспитании молодежи!» — Он победно оглядел зал, выдержал паузу и сменил тон не то на обиженный, не то на оскорбленный: — А тут появляется некий гражданин и словесно и письменно унижает советского учителя.
— Истец, поконкретнее, пожалуйста, — строго сказал судья. — Как именно ответчик унижал советского учителя?
Биолог помялся, потом проговорил не столь упористо:
— Он обвинил меня в вымогательстве взятки.
В зале опять хмыкнули, и даже послышалось слово «демагог», произнесенное сквозь зубы. Теперь я разглядела, что это был первый комсомольский секретарь Чуйко, сидевший позади меня.
— Нет, я не про вас спрашиваю, — чуть раздраженно произнес судья. — Так что он сказал именно про советского учителя?
Дервенист забормотал что-то невнятное.
— Довольно, — сказал судья. — От общих вопросов перейдем к конкретным. Истец, изложите, как было дело.
Потом то же самое излагал ответчик.
Выступления, что истца, что ответчика, получились как отражения друг друга в кривом зеркале. Если истец утверждал, что ответчик пришел к нему сам по себе, то ответчик говорил, что был вызван по телефону истцом. Если первый удивлялся, зачем его позвали разговаривать в мужской туалет, то второй возмущался:
— Мне б и в голову не пришло его туда звать. Он же сам сказал: «Чтоб не мешали, а то люди ходят». Ну, думаю, учитель, лучше знает.
Разнобой был и в передаче самого разговора. У биолога он звучал так, что пришел гражданин, рассказал анекдот про типа из калинарного техникума, Пугачеву и туалетную бумагу, поболтал про погоду, спросил про сына и ушел.
— А что его сын?! — картинно раскидывал в стороны руки дервенист. — Я к нему претензий не имею. И зачем его отец приходил, мне лично непонятно.
У ответчика сперва почти все совпадало: был анекдот, только рассказывал его биолог, и про дождь говорил он же, — а вот затем расходилось, и была фраза про «Изборник Святослава» и «не во вред ребятам».
Ответчик замолчал, затем неизвестно к чему добавил:
— Да, я там в заявлении не написал, он еще сказал: «Говорят, вы — хороший организатор».
Видно было, как он волнуется, как дергается у него щека на очередную ложь дервениста.
— Неужели ни одного свидетеля не было? Постарайтесь вспомнить, может, хоть фактик какой, — упрашивающе сказал ему один из заседателей, сивенький старик в полувоенном кителе без погон, но с целой колодой орденских планок.