Земные радости
Шрифт:
— Но ты же садовник! — воскликнула она.
— Да! — закричал Традескант, доведенный до бешенства. — Но все остальные там поэты и музыканты. Офицеры — просто молодые придворные, которые охотятся целыми днями и в жизни больших трудностей не видали. А сержанты все пьяницы и преступники. Герцогу нужен хотя бы один человек, который умеет работать руками и смерить расстояние на глаз. Ну кто из его свиты защитит его? Кому он может доверять?
Элизабет вскочила со стула и схватила тарелки со стола. Джон заметил, что она
— Лиззи… — нежно пролепетал он.
— Неужели мы никогда не будем жить спокойно? — возмутилась она. — Ты уже не молоденький мальчик, Джон. Когда же наконец ты останешься дома? У нас есть сын, дом, у тебя есть великолепный сад и твои редкости. Неужели этого недостаточно, раз ты мчишься через полсвета драться с французами, которые были нашими друзьями и союзниками еще в прошлом году?
Традескант поднялся и подошел к жене. Колени у него болели, поэтому он старался ступать ровно и не хромать. Он обнял ее за талию и под серым платьем ощутил тепло и мягкость ее тела.
— Прости меня, — попросил он. — Я должен ехать. Подари мне твое благословение. Ты никогда не заставишь меня отправиться в плавание без твоего благословения.
Она повернула к мужу обеспокоенное лицо.
— Я могу благословить тебя и молить Господа присмотреть за тобой. Но боюсь, что ты отправляешься на бессмысленную войну и в дурной компании. Тобой будут плохо командовать, плохо руководить, тебе плохо заплатят.
Традескант отпрянул.
— Это не благословение, это пожелание неудачи!
Элизабет покачала головой.
— Это правда, Джон, о которой в стране знают все, кроме тебя. Все, кроме тебя, думают, что твой герцог втравливает Англию в эту войну в пику Ришелье, ну и чтобы подразнить короля Франции, которому он уже наставил рога. Все, кроме тебя, думают, что Бекингем старается пустить пыль в глаза королю Карлу. Все, кроме тебя, думают, что Бекингем дурной и опасный человек.
— Вижу, ты снова наслушалась сплетников и проповедников. — Джон побелел от ярости. — Это ядовитое блюдо не ты приготовила.
— Проповедники не говорят ничего, кроме правды! — Элизабет наконец вступила в открытое противостояние. — По их словам, новый мир наступит лишь тогда, когда богатство страны будет поделено между людьми и каждый получит свою долю! А король только после того увидит истину и отдаст народу страну, как будет свергнут его советчик. И еще: если король не начнет бороться с католицизмом у себя дома, с католическими ритуалами у себя в церкви и с нищетой на своих улицах, тогда мы все должны подняться и построить новый мир сами.
— В Виргинии, — издевательским тоном произнес Джон. — Я просто вложил деньги в многообещающий бизнес. Это не было мечтой о новом мире.
— Да уж конечно! В нашем нынешнем мире точно нет места для мечтаний, — парировала Элизабет. — В Тауэре сидят невиновные, бедных людей налоги
Джон взял жену за подбородок и поднял лицо так, что она вынуждена была смотреть ему в глаза.
— Это измена, — объявил он. — Я не позволю таких речей в моем доме. Я ударил Джея за меньшее. Запомни, Элизабет, я оставлю тебя, если будешь выступать против моего господина. Я вышвырну тебя, если станешь критиковать короля. Я отдал душу и сердце герцогу и королю. Я их слуга.
У Элизабет был такой вид, будто супруг и в самом деле ее ударил.
— Повтори, что ты сказал, — прошептала она.
Он медлил, не понимая, то ли она и в самом деле бросила ему вызов, то ли просто не поверила своим ушам. Но и в том и в другом случае он не мог пасовать перед женщиной. Субординация, предписанная мужчине Божьей волей, была ясной: чувства жены не могли нарушить обязательства мужчины перед господином, перед королем, перед Богом.
— Я оставлю тебя, если будешь выступать против моего господина, — повторил Джон так же торжественно, как клялся во время давней брачной церемонии в церкви Меофема. — Я вышвырну тебя, если станешь критиковать короля. Я отдал душу и сердце герцогу и королю. Я их слуга.
Развернувшись, Традескант вышел из комнаты.
Элизабет услышала, как он тяжелой поступью поднялся вверх по лестнице в спальню, потом заскрипела крышка деревянного сундука, откуда он достал свой дорожный костюм, переложенный лавандой и рутой. Чтобы удержаться на ногах, Элизабет оперлась рукой о трубу дымохода, колени у нее внезапно подогнулись, и она рухнула на маленький трехногий стул, стоявший у очага.
— Я хочу поехать с ним, — вдруг заявил со своего места Джей.
— Ты еще слишком молод, — рассеянно возразила Элизабет, даже не обернувшись.
— Мне уже почти девятнадцать, я взрослый. Там я смогу поберечь отца.
Она подняла взгляд на живое возбужденное лицо сына, на его темные глаза, такие же, как у отца.
— Я не вынесу, если ты тоже уедешь, — призналась Элизабет. — Ты останешься дома со мной. Это плавание и так разобьет много сердец и в нашем поместье, и по всей стране. Я не могу рисковать еще и тобой.
На лице Джея читался протест.
— Ах, сынок, не трать время на упреки и не пытайся меня переубедить! — вдруг горько вскрикнула Элизабет. — Отец не возьмет тебя. Он не позволит тебе поехать. Он желает быть только с герцогом.
— Опять этот герцог, — обиженно пробубнил Джей.
Элизабет отвернулась от сына и уставилась на огонь.
— Ты прав, — согласилась она. — Если бы я не замечала этого раньше, то все равно узнала бы сейчас. После того как он прямо в лицо дважды сказал мне, что принадлежит им, а не мне.