Зенитчик
Шрифт:
— Табачком не угостите?
Сан Саныч отделяет от своих запасов бумажку нужного размера, отсыпает из кисета табак. Незнакомый сержант-артиллерист присаживается, как и все скручивает "козью ножку", прикуривает от самокрутки Рамиля. С наслаждением делает первую затяжку. Саныч начинает разговор.
— Оттуда?
— Оттуда.
— Ну и как там?
— А-а…
Очень содержательный разговор. Между тем все понятно – долго наши не продержатся, скоро настанет и наш черед. Сержант гасит самокрутку о подошву сапога, окурок прячет. Встает, отряхивается и тут его взгляд падает на наши орудия.
— А
— По инструкции положено, чтобы пружины уравновешивающих механизмов не уставали.
— Какие пружины? Фриц одним снарядом всю батарею выбьет!
Сержант уходит обратно к дороге. А ведь он прав! Один удачно выпущенный снаряд или мина могут осколками пробить накатники орудий, и все – батарея не боеспособна. Мог бы, между прочим, и сам догадаться, тем более, что печальный опыт уже есть. Расслабился в тылу, привык к тому, что стволы должны быть постоянно подняты.
— Епифанов! Ваня, давай вниз, опусти ствол. Я к комбату.
Через три минуты стволы всех орудий были опущены в ноль.
Солнце опускалось все ниже, заканчивался длинный летний день. Когда канонада на западе внезапно стихла, в душу начал заползать черный липкий страх – немцы прорвались. Теперь только от скорости их танков зависело: выйдут они к переправе сегодня вечером или отложат до завтра. Я постарался загнать страх подальше, по крайней мере, не показывать вида, но нервное напряжение спрятать не удалось и оно невольно передалось расчету. Все замерли в томительном ожидании. Как ни ждали появления немцев, оно, как всегда, произошло неожиданно.
— Танки!!!
На правом берегу появились крохотные серые коробочки с растянутым шлейфом пыли. Коробочки ползли к переправе, расстояние около двух километров. Далековато, подпустим ближе. В нашей литературе зенитчики всегда уж если не останавливали окончательно, то, по крайней мере, надолго задерживали немецкие танки. Со стороны немецких танкистов все выглядело несколько по-другому. Схема приблизительно такая: нарвались на русские зенитки, потеряли пару машин, отошли, вызвали огонь артиллерии, подождали десять минут, поехали дальше. Вроде как надоедливое насекомое прихлопнули. Так кто же ближе к истине наши зенитчики или немецкий обер-лейтенант, воспоминания которого попались на глаза пару лет назад? Или почти семьдесят вперед? Неважно. Думаю, что в нашем случае, танкист все-таки ближе. Черт, как умирать-то не хочется. Но тут прибежал Шлыков, и стало не до мыслей о собственном тельце.
— Давай к комбату!
— Зачем?
— Не знаю. Давай бегом!
На НП батареи из всех приборов остались только буссоль и зенитная командирская труба. Филаткин буквально прикипел к трубе, рассматривая танки на другом берегу.
— Товарищ старший лейтенант, серж…
Комбат прервал мой доклад и сделал шаг в сторону.
— Посмотрите. Не могу понять, чьи это танки.
Влипаю в черный резиновый налобник. Десятикратная оптика приближает правый берег, позволяя рассмотреть мельчайшие детали танков. Хорошо видны только две крайние машины, остальные скрыты поднятой при движении пылью. По угловатому корпусу и цилиндрической нашлепке командирской башни опознаю немецкие "тройки". А вот что смутило комбата – на одной из машин висит красный флаг. Может это трофейные танки? Да ну, откуда? Или немцы пытаются
— Это немцы, товарищ старший лейтенант.
— Точно? Может все-таки наши, трофейные?
— Немцы это. Точно. Флаг на танке со свастикой.
Я уступил комбату место у трубы. Никого немцы дурить не пытаются. Красный флаг на башне – это опознавательный знак для люфтваффе. Парни у Геринга горячие, за железный крест и отпуск кого угодно разбомбить готовы, в том числе и своих. Недаром кригсмарине своей авиации боялось больше, чем союзнической. Огромные опознавательные знаки, намалеванные на верхних палубах помогали далеко не всегда. Немецкие пилоты сначала вываливали на судно бомбы и только потом разбирались с его национальной принадлежностью. Поэтому, учитывая господство в воздухе немецкой авиации, передовым танкам безопаснее следовать с таким опознавательным знаком, чем без него. Странно только, что флаг повесили, а не растянули на моторном отделении или башне.
Комбат оторвался от трубы.
— Немцы. Идите к орудию.
— Есть!
Когда я выскакивал с НП, в спину мне ударило:
— Батарея, к бою!
Пока я бежал к своему орудию, комбат успел распределить цели.
— По танкам противника! Первому по крайнему справа, второе по второму и так дальше.
Нам, следовательно, достается третий, если считать справа. Из-за поднятой пыли видно его плохо, темное пятно то исчезает, то появляется в серых клубах. Попробуй попади в него. Пока мне остается только дублировать команды Филаткина.
— Бронебойным!
Кланц – закрывается затвор.
— Готово!
Танки идут под углом к нам, градусов где-то тридцать. Как же такое движение называется? Слово еще такое… А! О! Точно! Облическое! Черт! В такой момент всякая чушь в голову лезет. Скорость у них приличная, для одна тысяча девятьсот сорок второго года, судя по поднятой пыли, в час дают километров двадцать пять, а то и все тридцать. Значит, нужно выносить точку прицеливания.
— Вправо полтанка!
— Прицел четырнадцать!
Все замерли, только Дементьев плавно поворачивает маховик горизонтальной наводки – сопровождает цель. Танки вот-вот выйдут на рубеж, соответствующий установленному прицелу.
— Огонь!
Как ни ждали команду на открытие огня, а она, как всегда, прозвучала неожиданно.
— Огонь!
Гах! Блямс.
— Откат нормальный.
Пороховые газы, вылетевшие из дульного тормоза, поднимают пыль перед орудием, мешая наблюдению за полетом снаряда. Приходится выскочить на бруствер, успеваю увидеть, как трассер исчезает в пыльном облаке на правом берегу. Мимо!
— Прицел тринадцать!
Кланц.
— Огонь!
Гах! Блямс. Недолгий полет трассера. Промах!
— Прицел тринадцать!
Кланц.
— Огонь!
Гах! Блямс. Мы опять мажем, а кто-то из первого взвода попал, сквозь пыль над серым коробком поднимается бензиновое пламя и столб черного дыма. Танки увеличивают скорость, стараясь как можно скорее укрыться от нашего огня за кромкой правого берега, там мы их достать не сможем.
— Прицел двенадцать!
Кланц.
— Огонь!