Зеркальное время

Хольбайн Вольфганг

— Об этом ты мне никогда не говорил.

— Мало ли о чем я тебе никогда не говорил, — ответил отец. — На это у меня есть свои причины.

— Какие же?

— Ну, например, такая: фокуснику не делает чести, что самый сенсационный из своих фокусов он купил на блошином рынке.

Это Юлиан легко мог понять. Насколько он помнил, журналисты, любопытные и в первую очередь завистливые коллеги отца питали особый интерес к его знаменитому фокусу с зеркалом. Гордон однажды рассказывал ему, что одна крупная американская фирма из шоу-бизнеса предлагала

отцу ни много ни мало десять миллионов долларов, если он продаст им свой фокус.

— И ты боялся, что я не сдержу тайну? — спросил Юлиан.

Отец ничего не ответил, но он и не ждал ответа. Особенно после того, что произошло накануне. Мальчик вспомнил Рефельса и его фальшивую улыбку, и в нем снова проснулась злость — правда, злился он больше на самого себя, чем на репортера.

— Но ты должен был рассказать об этом полиции! — взволнованно сказал Юлиан.

— Зачем? Что толку?

— Ну, это... — Он замолк. Отец прав. Что толку из того?

Отец взглянул на часы и вздрогнул:

— О Боже, так поздно. Надо ложиться спать. Боюсь, что завтра будет трудный день.

— Ты хотел мне что-то сказать, — напомнил ему Юлиан. — Ради этого Мартин позвал меня из ванной.

— Это потерпит до завтра, — решил отец. — Я думаю, первую половину дня придется провести с полицейскими и с адвокатом. Как ты смотришь на то, если мы с тобой после этого встретимся и вместе пообедаем? Тогда и поговорим. Так что у тебя будет время придумать какую-нибудь убедительную историю, которая объяснит твой живописный вид.

— О, — сказал Юлиан. — Неужто ты заметил?

— Да, я заметил. И цепь у тебя в кармане тоже. Поговорим об этом завтра. Пожалуйста, оставайся в отеле до моего прихода. И ни с кем не разговаривай.

Юлиан без лишних слов отправился в свою комнату и улегся в постель.

Заснул он мгновенно. Смертельная усталость взяла верх над внутренним смятением. Во сне он не видел ни троллей, ни зеркала, через которое впрыгнул в действи­тельность, ни дубинки, превращенной в цепь.

Глубокой ночью он проснулся.

Его окружала кромешная тьма. Отец, должно быть, заходил к нему в комнату, потому что Юлиан был за­ботливо укрыт одеялом, хотя сам не укрывался. Он даже подумал, что именно это его и разбудило. Но потом он услышал сквозь тонкую перегородку равномерное похра­пыванье отца.

Однако все же есть разница, когда просыпаешься сам и когда тебя будят. Что-то его разбудило. Но что?

Юлиан осторожно сел в постели. Пружины скрипнули, этот скрип показался ему неестественно громким и долго отдавался в комнате эхом. На миг ему показалось, что он здесь не один. Но, конечно, только показалось. В комнате никого не было, кроме темных силуэтов вещей.

Видимо, они-то и испугали его.

Юлиан, конечно, не был героем, но и не относился к числу тех, кто боится темноты. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Но теперь сердце почему-то сильно забилось, а руки начали дрожать. Он впился взглядом в темноту возле шкафа,

там под окном была резкая тень. Он ничего в ней не разглядел, но понял, что сойдет с ума, если не справится со своим страхом.

Мальчик откинул одеяло и встал. Ему показалось, что тени ринулись к нему. Темнота сомкнулась в плотное кольцо, оцепила его, принялась душить — и затем без­звучно рассыпалась, а страх исчез. Юлиан растерянно огляделся. Что же это было? Снова кошмар? Он тряхнул головой, улыбнулся в темноту для храбрости и только хотел снова лечь в постель, как вдруг вспомнил, что был кем-то или чем-то разбужен.

Он прокрался к двери и приложил к ней ухо; Может быть, там Гордон — вернулся что-нибудь забрать или еще раз поговорить с отцом. Или, может, сюда прокрался один из репортеров в надежде что-нибудь разузнать или хотя бы сфотографировать пустую комнату и потом вы­сосать из пальца подходящую душераздирающую историю. От этих людей всего можно ожидать.

Но он ничего не услышал. За дверью царила тишина. Юлиан тихонько оделся, бесшумно приоткрыл дверь и выглянул в щелку.

Комната была как вымершая, но не вполне темная, потому что у двери горел зеленый огонек, указывающий место выключателя. Он сообщал всем предметам зловещее фосфоресцирующее мерцание. Юлиану почудилось, что в воздухе присутствует некое остаточное движение.

Он пересек гостиную и выглянул в коридор. Ослеп­ленный непривычно ярким светом, посмотрел налево, направо и заметил, как мелькнула чья-то нога, исчезая за ближайшим поворотом.

Эта нога была обута в тяжелый, подкованный железом башмак, а брючина из серого полотна слегка обтрепалась по краю.

Юлиан потерял много времени, пока соображал, что делать. Потом спохватился и побежал. Дверь комнаты захлопнулась за ним, на бегу он подумал о ключе, который остался в кармане куртки, висевшей в прихожей, но в настоящий момент это не играло роли.

Он услышал звонок лифта и понял, что ему не успеть. Тем не менее он удвоил усилия и разогнался так, что собственные ноги не поспевали за ним.

Двери лифта уже начали смыкаться, когда он выбежал из-за поворота. Они сходились очень быстро, но все же Юлиан успел бросить взгляд внутрь.

— Рогер! — крикнул он.

Рогер тоже узнал его и успел улыбнуться, прежде чем сомкнувшиеся двери окончательно отрезали их друг от друга. Однако это была очень странная улыбка — полная печали и боли и... да, сострадания.

Лифт, жужжа, пришел в движение, и Юлиан отчаянно забарабанил кулаками в двери, громко зовя Рогера.

Позади распахнулась дверь, и заспанное небритое лицо высунулось в коридор.

— Что случилось? Ты что, с катушек слетел? Три часа ночи!

Не столько из-за сердитого постояльца, сколько из-за очевидной бессмысленности этого занятия Юлиан пере­стал стучать в двери лифта и поднял взгляд к световой планке, где загорались цифры этажей. Десятый этаж, одиннадцатый, двенадцатый... тринадцатый. Лифт оста­новился на тринадцатом этаже.