Зеркало Пиковой дамы

Ткач Елена

– Мам, представляешь, что будет?! В сцене, когда Германн приходит ночью к графине, он её видит в зеркале. То есть, зрители будут видеть актрису, которая играет графиню, а Германн - только её отражение. И знаешь, что это за зеркало? Наше, представляешь? Здорово, да!

– Наше?
– переспросила мама и побледнела.
– О, Господи! Нарочно не придумаешь...
– она сразу потеряла интерес к разговору, как будто её мысли витали теперь далеко.

– А что тут такого?
– удивилась Аля.
– А главное, мам, концепция! тут она принялась играть роль театрального критика.
– Переступив черту, обманув девушку, - он ведь использовал Лизу ради

корыстной цели... в общем, он подпадает под действие темных сил и становится их игрушкой, вот! Ну как тебе? Классно, да? А ещё мир как бы двоится, Германн теряет ощущение реальности. Помнишь, когда он узнает тайну трех карт, он даже на словах путается. Его спрашивают: "который час", а он говорит: "без пяти минут семерка" и так далее...

– Он как кораблик...
– сказала Маня, задумчиво рисуя пальцем на скатерти невидимые узоры.
– Вот он жил-жил... как все. Верней, не как все он себя душил.

– Как это?
– не поняла Аля.

– Ну, он же дико хотел играть, каждый день до пяти утра просиживал с игроками, но карт не брал... только смотрел. Я, говорит, не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее... Он разумом жил, все просчитывал. А потом, когда узнал, что графиня знает тайну трех карт, которая позволяет выиграть целое состояние, как с цепи сорвался! Вот я и говорю, что он стал как бумажный кораблик - его понесло. Безумие какое-то... и все ради богатства! И жизнь проиграл.

– А только ли ради денег?
– задумалась Анна Андреевна.
– Мне кажется, его повлекла сама тайна. Ведь он живет по правилам, и жизнь ясна для него, только очень уж тяжела... но он готов был терпеть и трудиться, а тут такое: загадка, которая опровергает все, чем жил. И если это действительно правда, мир-то другой получается! Им тайные силы правят! Вот он и хочет это проверить, ведь по мысли волевого и разумного Германна такое попросту невозможно! А игра, безумный азарт - территория темных сил. И он вступил на неё ...

– Ой, мам, а мы об этом не думали!
– завелась Аля.

– Да, - подхватила Маня, - расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, - говорит Германн. Сначала он хочет бежать от искушения, но его стало тянуть, тянуть... он ведь в душе азартный игрок, и не смог устоять - утащили...

– Кто?
– не поняла Аля.

– Ну, кто-кто... те, кто велели мертвой графине открыть ему тайну. Те, в чьей власти её душа!

– Девчонки, все, хватит!
– не выдержала Анна Андреевна.
– От ваших разговоров, да на ночь глядя мороз по коже... Ложитесь спать, двенадцать уже!

Когда Маня, вдоволь наплескавшись в ванной, свежая и сияющая, забралась к Але в постель, чтобы пошушукаться перед сном, та протянула ей записную книжку.

– Вот, погляди. Тебе ничего это не говорит?

– Ой, тут все наши!
– Маня листала страницы, меняясь в лице.
– Откуда это? И почерк, вроде, знакомый...

И Аля, наконец, рассказала подруге свою историю.

– Ужас какой!
– Маня в себя прийти не могла.
– Когда, говоришь, это произошло?

– На Рождество, седьмого вечером... Ты знаешь, кто это?

– Это Наташа! Точно она! И почерк её, и твое описание... она и пропала как раз в это время.

– А что могло быть, как думаешь? Вы что-то чувствовали, может, с нею были какие-то странности...

– Были, да. Только никто не понимал, в чем дело. Она не появлялась на репетициях, раз спектакль сорвала - не пришла. Причем, даже не предупредила, не позвонила, а человек она очень сознательный...

даже слишком.

– Что значит, слишком?

– Наташка страшно впечатлительная, эмоциональная. И все принимала близко к сердцу. И - в лоб.

– То есть?

– Ну, что ей скажут, то сделает. Всему верила. Прямая, как правда!

– Слушай, а ты замечаешь, мы говорим о ней... в прошедшем времени.

– Ой, что ты!
– Маня руками замахала.
– Типун тебе на язык! Даже не думай, она жива... я думаю, все будет с ней хорошо. Слушай, Аль, только ты никому больше про это не говори, ладно? Особенно Алене.

– А почему?

– Ну, шорох пойдет. Все болтать начнут, дергаться. А Алена... вообще-то роль графини должна была Наташка играть. И Алена с ней была на ножах. Терпеть её не могла! И вот, как видишь, роль теперь играет она, а Наташка... неизвестно где.

– Ты думаешь...
– Аля понизила голос.
– Алена в этом как-то замешана? Ну, в этом похищении.

– Не думаю, что это похищение. Может, её, наоборот, хотели спасти. С ней в последнее время явно что-то творилось. Она была не в порядке, точно!

– Ой, ну и дела!
– Аля натянула одеяло по самые глаза. Они блестели в темноте, как две влажных маслины.
– А что Марк Николаевич? Он что-нибудь говорит?

– Ни слова! Как воды в рот набрал... Он очень тепло к ней относился к Наташке. Он ко всем так относится, ты не смотри, что орет, ругается... Так иногда может в лоб дать, что долго не очухаешься. Для него театр - это святое! И он не выносит, когда кто-то халтурит и вообще без должного трепета к театру относится. Ребята хохмят, что он копирует Станиславского, а это совсем не хохма - это серьезно. По-моему, если кто-то старается, чтобы традиции жили, это здорово! Терпеть не могу всяких таких, которые накрутят, навертят невесть что, в чем и смысла-то никакого нет, а потом сделают умное лицо и говорят: новое слово в искусстве! Вот мои цыгане, знаешь, можно по-всякому к ним относиться... Они, конечно, и зубы заговаривают, и своровать им - раз плюнуть, но они очень трепетно к старине относятся. И к старикам. Вообще ко всему, что от корней идет... Они и меня этому научили.

– Мань...
– Аля было запнулась, но все же спросила.
– А как ты у них оказалась? И потом, ты меня извини, конечно... но ты и говоришь хорошо, и рассуждаешь... а в школе не учишься. Ты вообще-то откуда?

– Из Питера. Папу убили. Из окна выбросили. Сделали так, чтоб казалось: самоубийство. Он журналист был. Хороший... Отдел "Общество" вел в одной центровой газете. Мама металась, требовала, чтоб провели серьезное расследование. От неё отмахивались: мол, тут все ясно - самоубийство, и нечего воду мутить. Но она все не унималась. Ей позвонили и сказали, чтоб мы убирались из города, если сами хотим живыми остаться. Она продала квартиру и - сюда, в Москву. На вокзале пошла в туалет прямо с сумкой, в которой все деньги были... а её по голове. Насмерть. Деньги пропали. А я...

У Маши задрожали губы, Аля кинулась к ней, обняла и сама заревела.

– Машенька, голубонька, золотце, ты прости меня, дуру несчастную! Всю душу тебе растравила! Ты не одна теперь, я с тобой, мы будем, как сестры! И в школу устроишься, и вообще...

– В школу меня Марк Николаевич обещал устроить, - всхлипывая, пробормотала Маша.
– И о жилье хлопочет. Может, комнату дадут в общежитии... Аль, а можно я покурю?

– Кури, конечно! Папа курит, он пришел, пока ты в ванной была, я слышала. Так что запах не удивит никого.