Зеркало смерти
Шрифт:
– Вот сволочи… – с натугой вымолвила Елена Юрьевна, собрав самые мелкие детали в подол широкого ситцевого платья и с трудом поднимаясь с колен. – Ничего святого для них нет! Хоть бы пожалели память о твоем отце!
Наташа покачала головой, продолжая нянчить кукушку:
– Откуда им было знать, что часы – память об отце?
– Ну ты посмотри, что они наделали? Может, удастся починить? У меня есть знакомый часовщик, может, он возьмется?
– А стоит ли? – задумчиво говорила Наташа, продолжая оглядывать чердак. –
– О чем?
– Да о доме. Вы, кажется, хотели его купить?
Та замерла, прижимая подол к животу. Наташа улыбнулась:
– А я вот решилась продать. Только цена…
– Наташка, мы договоримся!
От радости та всплеснула руками и выпустила край платья. Детали рассыпались по полу, но женщина даже не заметила этого. Она была так возбуждена, что напрочь позабыла о своих благих намерениях – привести часы в прежний вид.
– Мы купим дом, говорю тебе! – радостно причитала она, делая серьезные попытки обнять Наташу. Но та ловко уклонялась от ее тяжеловесной ласки. – Мы первые! Нам нужно!
– Я ведь обещала, что первым делом предупрежу вас, – прежним замороженным голосом продолжала Наташа. – Вот только цена вас, может, не устроит…
– Сколько?
– Сорок тысяч.
Если бы часы все еще могли отсчитывать время, они отсчитали бы очень тяжелую минуту. Елена Юрьевна не двигалась. Она смотрела куда-то в угол, потрясенно шевеля губами и мелко моргая. Наташа тоже молчала, прислушиваясь, чем занимается внизу сын. Судя по звукам, ребенок постепенно добирался до чайной посуды…
«Ну и пусть все перебьет, – думала она. – Все равно, в Москву эти чашки не потащишь. Может, лучше вообще ничего отсюда не брать. Я так устала! Как никогда в жизни!»
– Сорок чего? – наконец вымолвила Елена Юрьевна.
– Сорок тысяч долларов, – монотонно ответила Наташа. – Вы не пугайтесь – эту цену называют в агентствах.
Та мигом стряхнула с себя одурь:
– Это после всего, что я сделала для тебя?! Это после того как я всю ночь караулила твой паршивый домишко, чтобы последнего не утащили?!
– Успокойтесь, прошу вас, – Наташа сама поражалась своей невозмутимости. Но случилось уже слишком много всего, чтобы она принимала неприятности близко к сердцу, как раньше. – Я не собираюсь на вас наживаться, тем более, сама получу только половину этих денег.
– А вторую кто? – агрессивно наступила на нее соседка. Елена Юрьевна была разъярена. Казалось, ей нанесли удар в самое сердце, причем в чувствительнейшее место. Только сейчас Наташа поняла, как сильно та хотела заполучить дом. Но огромная сумма, конечно, отметала всякую возможность полюбовной сделки. Цена была грабительской, и Наташа назвала ее только по принуждению.
– Вторую получит Людмила.
Елена Юрьевна внезапно расплакалась. Наташа глазам своим не верила – несгибаемая соседка, которая
Но теперь соседка заливалась искренне. Казалось, у нее сердце разрывалось от горя. Она с трудом могла говорить.
– Такого я не ожидала… Ох, такого я не ожидала от тебя!
– Да успокойтесь…
– После всего, что я для твоей семьи сделала… Помнишь хотя бы? Или все забыла уже? – заливалась слезами Елена Юрьевна. – Что я тебе сделала, кроме хорошего?
– Но не я же назвала цену! Это Людмила хочет получить сорок тысяч, а я сама взяла бы меньше. Вы же знаете… – Наташа делала робкие попытки утешить свою названную мать, но ничего не выходило. Та продолжала выплакивать горе.
– Где же я возьму столько денег? – взывала она к дощатым чердачным небесам. – Ворую я, что ли? Печатаю их? Что же это за люди такие?
«Люди» в лице Наташе безмолвствовали. Сцена представлялась ей тяжелой, но женщина решила потерпеть. Она начинала понимать, что соседка преувеличивает свое несчастье, и нарочно распаляет себя жалобами. «А сама наверняка попутно обдумывает… Это она плачет, чтобы выиграть время».
– Значит, решила поделиться с этой дурищей? – продолжала жаловаться та, причем вопрос, казалось, относился к пауку, свившему себе гнездо в углу чердака. – Значит, тебе чужие ближе, чем свои? Не ждала я такого! Если бы знала, близко бы к тебе не подошла!
Паук был чрезвычайно смущен этими обвинениями, а еще пуще – патетическими жестами, на которые соседка не скупилась. Он сжался на краешке паутины и вдруг стремительно перебрался в самый темный угол, как будто оправдываясь: «Да я что… Я-то ничего! Меня самого продадут вместе с домом, что-то еще дальше будет, так в чем же я виноват?!»
– Я бы и копейки ей не дала, – утешала Наташа Елену Юрьевну. – Но та утверждает, что я ей должна.
– Ничего ты не должна, у них с Ильей даже свадьбы не было! – удивительно трезво откликнулась вдруг соседка. Даже слезы перестали течь, но голос по-прежнему был хриплый, плаксивый. – За что ей платить?!
– Она говорит, есть за что.
И Наташа поведала тайну Людмилы. Елена Юрьевна пришла в ужас и еще большее негодование. Она несколько раз порывалась перебить соседку и наконец не выдержала, даже не выслушав до конца:
– Да она дурачит тебя, идиотка! Она же за полную дуру тебя считает! Где это видано – делить дом с такой родней, как она! Откуда мы знаем, чей у нее ребеночек! Пусть это у ее мужа спрашивают! И ничего она не докажет, вот увидишь!
И привела последний, самый веский аргумент – если бы ребенок был от Ильи, она бы первая знала об этом!