Зеркало сновидений
Шрифт:
— Я здесь, — довольно шепчет знакомый голос, и на мои плечи ложится чёрный плащ с глубоким капюшоном.
Я не удивляюсь, когда пустота безвременья между сном и явью постепенно наполняется ярким светом. Всё довольно предсказуемо; как день сменяет ночь, чернота сна Мэтта сменяется сиянием мира Вивиан.
Первое, что я вижу — это небо. Но в нём нет холодной белизны, как во сне Магды. Оно даже не голубое, а ослепительно синее; его цвет ровно настолько насыщен, чтобы не казаться неестественным. По нему медленно движутся облака: они огромные, каких я никогда раньше не видел — но всё равно они не закрывают небо, достаточно широкое, чтобы вместить всё. А оттуда, где небо заканчивается идеально ровной линией горизонта, из невероятной
Она выбегает прямо у меня из-под ног, уводя в неизвестность. Камни, которыми она вымощена, уложены так плотно, что между ними остаются лишь едва заметные трещинки. Кому оказалась под силу подобная работа — создать столь прекрасную дорогу? Да ещё притом, что она, как может показаться, тянется через весь мир? Однако что-то подсказывает, что она — не единственная в этой степи, что сотни её близняшек готовы протянуться от тебя до чудесных, невиданных мест. И любая из них такая же широкая и удобная, и каждая только и ждёт, чтобы ты выбрал именно её — ждёт с таким же нетерпением, как сельская девушка на танцах жаждет решения приглянувшегося ей парня. Но не стоит этому удивляться, ведь дорога — основа этого мира, созданного странствующей певицей, а путь здесь — не средство, а цель.
Я делаю первые несколько шагов, и в скрипе собственных подошв мне слышится довольный голос дороги; ей уже начало казаться, что я слишком долго задержался на одном месте — хотя я и простоял-то от силы пару минут. Да, я уже иду — но куда? Степь простирается везде, насколько хватает взгляда, и чтобы пересечь её, нужен не один день. У меня же в запасе — как ни сложно об этом вспомнить — всего одна ночь.
Я смотрю направо, собираюсь посмотреть налево… но не успеваю. За ту долю секунды, пока я поворачивал голову, в нескольких метрах от меня в воздухе успело соткаться странное видение. Оно похоже на мираж — так же висит над землёй, слегка подрагивая в прогретом воздухе, и так же выделяется из окружающего пейзажа. Но в нём нет предательской обманчивости, оно не кажется призрачным. Неведомым образом я ощущаю, что если пройду пару десятков шагов, то проникну в это видение — и смогу остаться в нём столько, сколько пожелаю. А затем тонкая завеса вновь отдёрнется, выводя меня ещё на одну гладкую дорогу среди ромашек и полыни.
Я напрягаю глаза: что же предлагает открывшийся передо мной путь? Пара шагов вперёд — и моему неверящему взгляду предстаёт городская улица, зажатая между домами с зеркальными стёклами. По ней не спеша идёт человек: это не я, но у него моё лицо.
— Ну, это я уже видел, — непроизвольно вырывается у меня.
Я отступаю назад и отворачиваюсь — и там, где только что маленькими белыми звёздочками цвёл колючий куст, из моей дороги вытекает новая, столь же ровная и утоптанная. На ней меня уже поджидает новое окно в другой мир: там, в чернильной мгле арабской ночи, из песка поднимаются жёлтые башни с куполами, увенчанными полумесяцами. Там правит загадочная жрица, ждущая своего короля — и её выбор может пасть на каждого, кто войдёт в ворота храма…
Но и этот путь не для меня. Я не ищу возвращения к прошлому, сколько бы ошибок я в нём не наделал. Поэтому я шагаю прямо в ковыль и под шелест травы иду напрямик, не обращая внимания на новые дороги, пытающиеся юркнуть мне под ноги. Я не хочу ещё раз попытаться спасти юную девушку от волка-оборотня, меня не привлекает крыша, откуда можно шагнуть прямо в небо, не соблазняет беспечной вседозволенностью ночной город. И воздушные картины гаснут одна за другой, пока, наконец,
Я иду вперёд, в пустоту — и вижу, как облако над дорогой медленно опускается к земле, чтобы зависнуть над ней в десятке метров. Из облака вырастают зубчатые стены, шпили с флагами… Я понимаю, что едва ли не первым из всех людей вижу самый настоящий воздушный замок.
— Хватит этих игр, — ворчу я, обращаясь непонятно к кому.
В самом деле, хватит. Я пришёл в этот сон с одной-единственной целью, и ничто другое не сможет отвлечь меня от неё. Напрасно облачный замок сверкает первозданной чистотой, которую позволяют себе хранить в душе только неисправимые романтики, напрасно он манит меня заглянуть в собственную мечту, которую кто-то услужливо воплотил за меня. Кто бы ни ждал меня за стёклами из солнечного света — это будет не та, которую я ищу…
И воздушный замок опускается на землю, принимая очертания более земные и грубые, но зато источающие надёжность и добротность. И теперь невдалеке от меня прямо у дороги стоит небольшой, но очень уютный трактир.
Туда я и направляюсь.
Но ещё до того, как передо мной распахивается дощатая дверь, пропахшая дымом и копчёным салом, я слышу доносящиеся из-за неё звуки струн… и голос.
Видно, мне судьба — прыгнуть льву на спину И хватать за хвост, и трепать за гриву, И глядеть в глаза, и чесать за ушком… Мне-то что — игра. Хороши игрушки! Где уж тут играть, когда полный выдох, Когда каждый день на сплошных обидах, Когда небо вдруг перестало сниться… Ах, не дай-то Бог Вам на мне жениться…?Этот был голос Вивиан. Я не спутал бы ни с одним другим. Я мог забыть её истинное лицо, потеряв его в лабиринтах чужих сновидений — но только не её голос. С того самого вечера, со времени которого прошла вечность длиной в неделю, он не покидал меня ни на один день. Но я не мог даже представить, как этот голос что-то говорит мне; только песня казалась достойным применением ему. И неудивительно, что этот мир, который создала Вивиан, целиком строится на дороге — и песне.
И с чувствами, которые испытывает ребёнок перед тем, как развернуть свой новогодний подарок, я толкаю дверь и переступаю порог.
Картина, которая предстаёт моим глазам — почти полное отражение той далёкой и близкой вечеринки. Несмотря на то, что снаружи полдень, в трактире царят сумерки — как и в доме Эл, где веселье началось только после захода солнца. И в этой полутьме я вижу точно те же знакомые лица: Эл, чья картинная поза выражает отрешённое восхищение; Бенни, отпускающего свои тяготы, чтобы раствориться в песне; Магду, слушающую с полузакрытыми глазами и лишь изредка бросающую взгляд на певицу; Мэтта, увлечённо изучающего потолок, но при этом — как он ни старается это скрыть — не пропускающего ни одной ноты. Именно так они сидели и тогда — только в мягких креслах, а не на дощатых скамьях. А в углу, за спиной Вивиан, стоит ещё одна скамейка — и она свободна…
Я уже готов присоединиться к ним — только тихо, чтобы не нарушить гармонию струн и голоса — как вдруг моё внимание привлекает какая-то искра, мелькнувшая сбоку. Ах, это всего лишь забытый на столе широкий нож, начищенный до блеска. Я, почти не задумываясь, беру его в руку и подношу лезвие к лицу. Моё путешествие по чужим снам подошло к концу, и мне интересно в последний раз увидеть своё отражение в чужом сознании.
Но гладкая поверхность не отражает ничего.
Я поворачиваю нож и так, и этак, одновременно пытаясь придумать какое-то объяснение. Может быть, это один из фокусов незнакомого мне мира? Может быть, здесь я стал каким-нибудь не отражающимся в зеркалах вампиром, не хуже, чем в готическом видении Бенни? Но беспощадный разум уже подсказывает мне единственно правильный ответ…