Зеркало времени
Шрифт:
— Это не прошлое, — продолжая размышлять вслух, негромко и медленно заговорила госпожа Одо. — Прошлым вы не живете. Движетесь не из него. Вы просто черпаете оттуда информацию. Источники? Да самые разнообразные… Прошлым вы не живете, что, между прочим, было бы намного проще для вас. Вы постоянно устремлены из настоящего в будущее, как и большинство из живущих людей. Просто иногда в вас шевельнется предчувствие. Вы наделены от природы за троих чувствующей душой. Это сильно осложняет вам жизнь в настоящем, поскольку вы видите кратчайший путь к цели. Я это уже знаю о вас, сравнивая вас с собой. В этом, я думаю, мы схожи. Ожидаете, что люди рядом также видят этот путь, но у них нет такого дара, и они вам завидуют. Им хочется вас превзойти,
Может, я и ошибаюсь, говоря это о вас, как о себе. Отец Николай — не тот, не с Аляски, а настоящий, наш японский православный священник — отец Николай сказал мне, что вы понесли наказание в виде временного лишения собственного сознания за свою гордыню. Возможно, вы осуждали ошибающихся людей… Это он подсказал мне и о гнёте… Что же делать?! Вы поступили ко мне для лечения, и мой долг оказать вам помощь. Если нельзя возродить старое, надо дать вам новое сознание.
Понимаете ли, господин Густов, вы стремитесь одновременно жить и в настоящем и в будущем. Не совершаете ли вы преступления против Времени? Чем вы защищены? Какую защиту вы способны использовать в своих рискованных экспериментах при мысленных перемещениях во времени? В реальности, при полетах на сверхскоростном самолёте, при пересечении множеств временных поясов в течение одного полёта, что именно, какие временные факторы, какие временные перегрузки испытывают ваше существо, ваша личность, ваша психика? Пилоты, да и весь экипаж современных авиалайнеров, включая стюардесс, если не предприняты специальные меры, зачастую заболевают профессиональным десинхронозом — потерей временной ориентации… Однако же…
Возможно, что ваше личное стремление быть одновременно и в настоящем и в будущем и спасло вас — лечи подобное подобным, — поскольку в роковую минуту вы сумели, смогли услышать голос будущего и успели уцепиться за нить, протянутую к вам из него. Разглядеть её и уцепиться удаётся также не всем, потому что она в миллион раз тоньше паутинки.
Она вновь задумалась и принялась прохаживаться по моей то ли комнате, то ли камере, то ли палате. Вначале я следил за нею боковым зрением, а потом мне надоело, и я глаза закрыл. Но видеть её не перестал. Я свободно мог видеть, куда она смотрит, когда она поворачивалась спиной ко мне, и как она моргает, как движутся её зрачки сообразно скачкам обрывочных мыслей, которые она не додумывала, и они отлетали в сторону от неё, постепенно тускнея.
В какой-то момент я решил, что могу с её мыслями позабавиться. Зрение, а я не сразу это понял, здесь, в осуществлении этой затеи мне только бы мешало. С закрытыми глазами я принялся гнать самые бледные её мысли прочь, и они прилипали к стенам, занавесям, мебели, переползали по разным поверхностям, как перекатывается под ветерком тополиный пух, и постепенно истаивали в пространстве, а мысли ярко окрашенные, наоборот, старался привлечь к себе, но не впускал их в своё тело. Их наносило, и они переваливали через меня, как облачка через горный хребет. Снова горы? Скоро мне надоело и это занятие. Мне надо было остаться одному, чтобы спокойно и серьёзно обдумать, как быть дальше, как избавиться от этого давящего японского плена.
«Завязывала бы, что ли», лениво, неотчётливо пожелал я.
И, вроде, она это почувствовала.
— Я помогу вам, — сказала госпожа Одо. — Я давно знала, что обязана это сделать…
Она несколько раз неслышимо прошлась по серому ковру в моей комнате в глубоком раздумье. Медленно
— Мне трудно опереться на то, что вы рассказывали. Всё настолько зыбко, настолько разрозненно, здесь почти нет сознания. Почти нет работы сознания, бессистемные единичные проблески. Идёт из такой глубины, которая не полностью нам подвластна, ибо обитает в другом измерении.
Не могу опереться на разнокатегорийные явления. Если возможно, пожалуйста, вспомните какие-нибудь ещё факты из вашей действительной памяти. Не хотите ли вы прилечь? Я подожду.
Она возвратилась к окну, чем успокоила моё существо, и замерла возле него, глядя на блёстки от звёздного света на ночной глади озера. Когда она отошла от меня, я мысленно поднялся со стула и из-за её спины тоже посмотрел на озеро. Посредине тёмного водного зеркала тихо струилась звёздная река. Я видел её золотой цвет. Что-то похожее на звёздное самосветящееся течение я уже когда-то в своей жизни где-то наблюдал в действительности…
В моей жизни? Где и когда? Тут я заинтересовался.
— Я лучше вижу с закрытыми глазами, — сказал я. — Позвольте мне рассказывать так, как я вижу…
— Да, — не сразу отозвалась госпожа Одо и слышимо вздохнула. — Рассказывайте.
Я встал со стула в действительности, снял пижаму и лёг. Откинув голову на подушке, вольно уложив руки поверх простыни, которой укрылся, некоторое время я смотрел в зенит и, мне показалось, стал различать звёзды, звёздное небо сквозь потолок затемнённой, сумеречной комнаты.
Мне вдруг стало удивительно легко вспоминать, как если бы кто-то вспоминал за меня. Но я не сразу определил, с чего начинать, чтобы, родившись от зрительных образов, слова мои прозвучали для госпожи Одо связно. Не сразу и настроился на подбор наиболее точных и простых по конструкции фраз, лёгких для восприятия человека, не знакомого с тем, что я собирался рассказать.
Полуодетый, я медленно поднялся с постели и встал на цыпочки. Не моя, мощная и чужая энергетика заставила меня реально поднять полусогнутые руки перед собой. Ладони самопроизвольно развернулись от меня, словно ограждая мое существо жестом защиты, но одновременно словно ощупывали нечто передо мной.
Госпожа Одо, вероятно, по-своему понимала причину задержки моего рассказа и не торопила меня, молча ожидала у окна ко мне спиной, и один раз я услыхал её чуть более глубокий, чем обычно, вдох. Но, отметив про себя её вдох, я отстранился от всего окружающего, продолжая в нем пребывать.
— Я, как сейчас, вижу ночной полёт на моём истребителе над Гиссарской долиной. Она не очень широкая, но достаточно протяжённая…
— Простите, — не поняла госпожа Одо и, не оборачиваясь, переспросила, — вы сказали, где?
— Над Гиссарской долиной… В Таджикистане. Перед тем, как меня перевели в космическую авиацию… Меня перевели… Меня?.. Я пока не могу… вспомнить… об этом… О… Об этой службе… Сейчас… Перед космическим самолётом я год летал на обычном Су-37 над горными хребтами и долинами юга Средней Азии. — Замечу, мне стало легче говорить, когда я смог настроиться на новый аспект разговора. Но ей я об этом не сказал.
Я замолчал на несколько секунд, потому что увиденная внутренним зрением вновь дивная панорама ночных горных хребтов, между которыми застыли всклубленными озёрами серые в свете луны майские дождевые облака, напомнила мне ещё один полет, правда, дневной, но тоже в горах. Очень трудно доставшийся мне полёт в дни моей юности; я увидел въявь три бугристых хребта, три каменных пояса на Южном Урале и вспомнил странно отдавшееся во мне здесь, на чужбине, загадочное название далёкой уральской горной вершины — Яман-тау…