Зерно богоподобной силы
Шрифт:
Нефертити шла за ним. У дверей она снова подняла к нему лицо, ожидая поцелуя.
— А знаешь, Эд, когда я в тебя влюбилась?
— Нет, — поспешно ответил он. — Понятия не имею, когда это случилось.
— Когда услышала, как они называют тебя «Крошка Эд». Ведь тебе не нравится, когда тебя зовут «Крошка Эд». А они все равно тебя так называют. Им наплевать, что ты этого терпеть не можешь, они даже не догадываются об этом.
Эд взглянул ей в глаза. И вдруг все изменилось.
— А ведь ты никогда так меня не называла, — проговорил он.
— Никогда.
Он наклонился и поцеловал ее. Пожалуй, ей не так уж и нужна практика, как ему показалось вначале.
Он попробовал еще раз — просто чтобы проверить свои ощущения.
— Я вернусь, — сказал Эд.
— Ну, конечно.
Иезекииля Джошуа Таббера Эд обнаружил за угловым столиком в баре «У Диксона».
Всю дорогу от Элизиума, через Шейди и Беарсвилль, он пребывал в состоянии полного душевного смятения. Правда, под конец он пришел к выводу, что это состояние находит на него каждый раз, когда он вталкивается с Таббером и его движением. Он принимал самого Таббера за странствующего проповедника из Библейского пояса, а тот оказался обладателем академической степени по экономике, полученной не где-нибудь, а в Гарварде. Его дочь, казавшаяся ему простенькой пухловатой девчушкой в пестром бумажном платье, краснеющей на каждом шагу, при ближайшем рассмотрении оказалась бывшей стриптизеркой, которую старик вроде бы удочерил. А новая религия, которую он счел очередным чудачеством горстки чокнутых, насчитывала в своих рядах таких знаменитостей, как лауреат Нобелевской премии Марта Кент и виднейший биохимик Феликс Ветцлер.
И, тем не менее, он почему-то перестал бояться Иезекииля Джошуа Таббера. Похожий на Линкольна пророк — если его можно так назвать постепенно начинал обретать черты реальности.
«Реальность — вот что самое главное!» — сказал себе Эд. В гипотезе, которая предполагала, что старый чудак насылает на весь мир порчу только потому, что время от времени какой-нибудь аспект современного общества, начнет его раздражать, реальности не было ни на грош.
Уандер отыскал лошадь и фургон Таббера перед крошечным автобаром, на вывеске которого значилось просто «У Диксона». Эд стал шарить по карманам в поисках монеты, чтобы бросить ее в счетчик на стоянке: как раз рядом с фургоном оказалось свободное место. И тут он увидел полицейского, который шел по улице ему навстречу и недоверчиво таращился на каждый счетчик, который попадался ему на пути.
Когда полицейский поравнялся с «фольксфлаером», Эд спросил:
— Что-то случилось, шеф?
Тот так же недоверчиво уставился на Эда.
— Да вот, счетчики на стоянке. Ума не приложу, что за чертовщина с ними стряслась.
Эд уже почти угадал, в чем дело, и все же не удержался и спросил:
— Что именно?
— В них нет прорези, куда опускать монету. А ведь она обязательно должна быть. Вчера, по крайней мере, была. В них всегда были прорези для монет. Это же просто чертовщина какая-то. Можно подумать, будто их кто-то заколдовал, или что-то в этом роде.
— Да уж, — уныло проговорил Эд, вылезая из «фольксфлаера», и направился к заведению Диксона.
Из автобара доносился грохот музыкального автомата. Эд решительно расправил плечи и вошел. Почему-то с тех пор, как радио и телевидение бездействовали, все, как будто сговорившись, включали музыкальные автоматы не иначе, как на полную катушку.
Таббер сидел в углу, перед ним стоял наполовину пустой стакан с пивом. Несмотря на то, что бар был переполнен, за его столом больше никого не было. Заметив подходящего Эда, старик приветливо заулыбался.
— Это вы, возлюбленный мой! Не выпьете ли со мной стаканчик пива?
Эд взял себя в руки и опустился на стул.
— С удовольствием выпью, — храбро сказал он. — Но больше всего меня удивляет, что вы сами пьете. Я-то думал, все реформаторы — завзятые трезвенники. Почему же странники на пути к Элизиуму не стали противниками зеленого змия?
Таббер засмеялся. Слава Богу, кажется, сегодня старикан настроен благодушно. Вот он заговорил, стараясь перекричать рев музыкального
— Нет, этого я не знал, — отозвался Эд, заказывая себе «манхэттен» [43] ; он предчувствовал, что сегодня ему понадобится нечто покрепче пива. — Но большинство религий настаивает на том, что употребление спиртного может привести к самым пагубным последствиям. А мусульмане — так те и вовсе его не признают.
Таббер добродушно пожал плечами и тут же бросил неодобрительный взгляд на музыкальный автомат, выдававший рок-н-свинговую версию «Тихой ночи». Ему приходилось почти кричать, чтобы голос его был слышен на фоне этой так называемой музыки.
43
«Манхэттен» относится к коктейлям-аперитивам на основе виски. Состав его таков: две трети канадского или американского кукурузного виски, треть красного десертного вермута, две-три капли бальзама и одна-две вишни. Рекомендую, господа!
— Любая вещь может стать пагубной, если ею злоупотреблять. Можно и водой упиться до смерти. Во имя Вечной Матери, что это они играют? Эта пьеса кажется мне смутно знакомой?
— «Тихую ночь», — сказал Эд.
Таббер недоверчиво уставился на него.
— Так это «Штилле нахт?» [44] Вы, должно быть, шутите, возлюбленный мой?
Эд решил, что они уже достаточно обменялись любезностями.
— Послушайте, мистер Таббер… — начал он.
Таббер покосился на него.
44
«Штилле нахт» в переводе с немецкого и означает «Тихая* ночь»; это первая строка старого немецкого рождественского гимна, известного и у нас — там она звучит следующим образом: «Ночь тихая и ночь святая…»
— …То есть, я хотел сказать, Иезекииль. Мне поручено встретиться с вами и попытаться достичь взаимопонимания по поводу событий, которые произошли за последние лару недель. Полагаю, можно не объяснять вам, что это время в мире все идет вверх дном. По всей планете бушуют волнения, они затронули половину крупных городов. Люди с ума сходят оттого, что им нечем себя занять. У них не осталось ни радио, ни телевидения, ни кино. Ни даже комиксов или развлекательной литературы для чтения.
— Вы, конечно, ошибаетесь-ведь произведения мировых классиков мое праведное деяние никак не затронуло.
— «Мировых классиков!» Кто, черт возьми, сегодня читает мировых классиков? Людям нужно чтиво, — то, что можно поглощать, не думая. Они не могут сосредоточиться после тяжелого дня.
— Тяжелого? — кротко переспросил Таббер.
— Вы же понимаете, что я имею в виду.
— В том-то и загвоздка, возлюбленный мой, — ласково проговорил бородатый пророк. — Вечная Мать создала человека для того, чтобы он проживал тяжелые дни — если использовать ваше выражение. Иначе говоря, наполненные дни, плодотворные дни. Конечно, день не обязательно должен быть тяжелым из-за большой физической нагрузки. Умственный труд так же важен, как и физический.