Zero Hour
Шрифт:
От пристального взгляда Спуринны по спине побежали крупные мурашки даже до того, как тот открыл рот и сказал:
– Наступили, но еще не прошли.
Поистине уникальный человек! Единственный гаруспик на его памяти, который действительно искренне верил в то, что говорил.
Было в этом что-то от душевного расстройства.
Ухмыльнувшись еще шире, Гай отмахнулся от него и его дурацких идей, и переключился на Кальвина:
– Ну что, все готово?
Кальвин кивнул:
– Да. Пойдем. Быстрее начнем,
За то недолгое время, что Гай провел у Кальвина, Город успел полностью проснуться, и теперь на улицах было не протолкнуться. Немного впереди них, ближе к скрытому под строительными лесами остову будущей курии, по Форуму чинно двигалась другая, явно организованная процессия.
– Кассий решил отпраздновать то, что его сын надел мужскую тогу, именно сегодня, - заметив, куда смотрит Гай, зачем-то прокомментировал Кальвин.
– Я в курсе, - кивнул Гай, - Странно это все. Почему на два дня раньше?[1]
Кальвин недоуменно пожал плечами – и они, разминувшись с процессией прямо у ростр, пошли дальше. Мимо храмов, по извилистой дороге, вверх на Капитолий.
Жертвоприношения не затянулись надолго. Жертвенный ягненок был в полном порядке.
Чего нельзя было сказать о голове Гая. Пятна появились перед глазами, как только раб занес нож над шеей ягненка и продолжали расти до самого конца церемонии. Если бы Спуринна узнал об этом, он тут же объявил бы это дурным предзнаменованием.
К счастью, узнать ему было неоткуда.
Пятна уменьшились и растворились по дороге домой, но на смену им вернулась головная боль, настолько сильная, что утреннее недомогание начало казаться незначительным неудобством.
Выдержки хватило только на то, чтобы кое-как дойти до дома и упасть на кровать в темной комнате. Кальпурния, едва заглянув к нему, понимающе кивнула и закрыла за собой дверь. Сейчас любой звук делал только хуже.
Все планы на день пошли прахом, и радовало только одно - мигрень никогда не длилась долго, и до вечера ему должно было стать легче.
Сложно было сказать, сколько он провалялся в полной темноте, ожидая облегчения. Время тянулось как кусок липкой глины, пока дверь неожиданно не распахнулась нараспашку, впуская вовнутрь яркий солнечный свет.
Голову прострелило – и Гай зажмурился, пытаясь хоть как-то уменьшить боль.
– Ты здесь?! – воскликнул бестелесный голос, в котором он безошибочно распознал Децима Брута, - Сенат уже собрался, все ждут только тебя, а ты тут валяешься?!
– Да не ори ты так. И дверь закрой, - сквозь сцепленные зубы, процедил Гай, - У меня голова раскалывается.
Он рискнул снова открыть глаза только после того, как услышал негромкий стук.
В полутьме растрепанный и чем-то сильно взбудораженный Децим Брут невольно навевал не самые оптимистичные мысли.
– Что случилось? – спросил Гай, аккуратно садясь на кровати.
Голова отозвалась куда
– Тебя все уже почти два часа ждут! – Децим ухитрялся кричать даже шепотом, - Ни тебя, ни Лепида, Антоний звереет, все звереют! Снова начинаются разговоры…
– Какие еще разговоры? – Гай нахмурился.
– Те самые, - одной короткой фразой Децим подтвердил все самые дерьмовые подозрения разом.
Проклятые разговоры за последние несколько месяцев испортили больше крови, чем все предыдущие войны и политические баталии вместе взятые. Их нельзя было остановить, невозможно изменить, а любая попытка загоняла все глубже и глубже в яму.
Царь.
Проклятое слово преследовало его куда бы он ни пошел. В шепотках, в надписях на стенах, в более чем однозначных картинках, в каждой буре, что поднималась по малейшему поводу. Бесконечные почести, принимаемые Сенатом за считанные часы, за милю воняли провокацией и подбрасывали дров в костер, который уже давно полыхал под ногами в полную силу.
– Когда они уже угомонятся…
– Не раньше, чем ты сложишь полномочия, - Децим поник.
– Ага, а потом они вспомнят, что именно они мне их и выдали, и снова оскорбятся, - невесело хмыкнул Гай.
Хотел он того или нет, сложить полномочия он не мог.
Последняя война принесла огромное количество союзников, перед которыми он был в долгу – и помпеянцев, которых нужно было по максимуму включать в общественную жизнь, чтобы появился хотя бы шанс когда-нибудь залатать тщательно расковыриваемую не первый год рану. Между первыми и вторыми, Гай никак не мог сложить полномочия.
Потому что, если бы ему вдруг изменил здравый смысл, и он бы это сделал – пожар вспыхнул бы с утроенной силой к следующему утру.
Децим рвано выдохнул и помотал головой.
Голову сжало болезненным спазмом. Гай зажмурился и сжал ладони в кулаки. Отступала болезнь или нет – в любом случае сейчас он не мог идти никуда.
– Что, опять? – спросил невидимый Децим.
Гай кивнул. Спазм отступил так же неожиданно, как и появился, возвращая возможность говорить:
– Что-то мне совсем дерьмово. Давай Зенон с тобой сходит, скажет, что я заболел и не могу прийти?
– Зенон?! – Децим удивленно отпрянул, - Чтобы потом начали говорить, что ты отцов-сенаторов за рабов держишь?
– Он мой секретарь.
– Думаешь, это будет иметь хоть какое-то значение?
Гай глухо зарычал. Что было позволено буквально любому, больше не было позволено ему. Любой, даже самый безобидный шаг, мог и обязательно стал бы поводом для очередных обвинений.
– Ладно. Харон с тобой. Уговорил. Пойду скажу им все сам.
Слишком смелое заявление – как оказалось спустя какое-то мгновение. Каждый шаг отдавался болью в голове, а удивленный возглас Кальпурнии: