Zевс
Шрифт:
– Но я не немка!!! – Яна оправилась от удивления раньше мужа. – Я вообще не меняла фамилию, это и есть девичья!.. Я же вам объясняю, мой отчим…
– Учтите просто, что в случае каких-то… осложнений у нас ему будет крайне трудно уехать в Германию с русской фамилией. С немецкой, впрочем, тоже, – врачиха сняла очки. – Вы же сами наверняка везде записывались как русская? Вот этого надо было избегать, на самом деле… Немцы на это сейчас очень внимательно смотрят, все документы проверяют… Это мне рассказала Пакгаузен…
– Какие
Врач зачем-то саркастически смеялась.
– …Вы говорите: национальность в паспортах сейчас не пишут? Во-первых, пишут. Не в паспорте, а в карточке паспортного стола. В графе «пол». Как-нибудь будете менять документы – обратите внимание. А во-вторых, другие бумаги? Свидетельства о браке всякие…
Уже уходили, а вслед им неслось:
– Да! И имя лучше… интернациональное! А то – что это? – сейчас сплошные Дани и Матвеи, ну просто косяком пошли… Надо – Александр там или Мария…
– Гюнтер, блин…
Они почти бежали по коридорам, где тут и там были развешаны плакаты: на одних нарядные ужасы дифтерии, а на других – целомудренная мадонна целомудренно же омывала грудь кипяченой водой.
– …Пакгаузен сейчас в Ганновере! Вы слышите?!
– Что это было? – спросил Кирилл, когда они добрались до машины.
– Не знаю… Я вообще от нее в шоке… Я у нее в первый раз, моя-то на больничном…
Яна завела ее, но не тронулась, как будто прогревала, хотя опадал жаркий день и по ветровому стеклу еле ползла сваренная в духоте оса.
– Давай я поведу?
– Не-не-не, – радостно запротестовала Яна. – Даже и не думай.
– Ладно-ладно, я все равно у тебя машину отберу, когда родится малыш.
– Только попробуй!
Люди в синих следках, бредущие от больниц – как метафора потерянности. А вот у них в машине весело. Яна включила дворники на пару секунд, но обалдевшая оса никак не реагировала на то, что за стеклом.
– С анализами точно все хорошо?
– Да. Я же еще по телефону сказала.
– Я просто подумал… Я не понял, с чего она вдруг про Германию… Подумал, что вдруг, не дай бог, понадобится какое-то лечение…
– Да нет, что ты. Я же говорю – просто она идиотка какая-то. Пакгаузен… Тоже мне… Я не рассказывала, кстати? Какая-то фамилия очень похожая…
– Пентхаузен?
Они наконец тронулись. Как всегда, Кирилл наблюдал, как лихо она выруливает на дорогу, как будто даже не оценивая, где можно проскочить, а так – с очаровательной небрежностью; промелькнули три эвакуатора с бешеным кручением огня, идущие стройно, как комбайны в пропагандистском кино.
Москва собирала урожай.
– Госсен! – вспомнила наконец Яна.
– Чего же тут похожего…
– Это когда мы ездили на Долгопрудненское кладбище.
– Ку-да?!
– А я тебе не рассказывала?.. Странно.
– Ну? – озабоченно спрашивал Кирилл.
Виталик – оператор. Хозяин тесной «Хонды».
– …Приехали на одно кладбище, ну, я лицо грустное сделала, иду: так, мол, и так, умерла любимая собака, четырнадцать лет мы с ней прожили, хотела похоронить в могилу бабушки… Бабушка, мол, ее тоже любила… Я, мол, знаю, что так делается… В общем, ерунду какую-то плету, самой уже дико, а этот мужик на меня смотрит и говорит: дура, иди отсюда. И на другом кладбище то же…
Кирилл не верил своим ушам:
– Тебе пришлось самой вот так ходить и это говорить?!
– Ну а кому?.. – невесело откликнулась Яна. – Я же говорю, самой дико…
– Ничего себе! Я не знал, что у вас… прямо так…
Кирилл занервничал.
Ему не приходило в голову, что дело обстоит именно так. Ну да, Яна куда-то ездила, брала комментарии в кабинетах какой-нибудь управы, парадной стороной поворачивая микрофон. Опрашивала каких-нибудь возмущенных жильцов. Телеканал обычно не совался дальше скромных московских проблем. Но чтобы так! – идти в какую-то кладбищенскую сторожку, к каким-то мужикам, одной (что там Виталик, сидит меланхолично, музыку слушает), врать про собаку и бабушку?!
– …В одной конторе нам сказали, что делали памятник собаке и ставили его в Долгопрудном, на старом кладбище. Ладно. Едем туда. Вот веришь, нет? – только мы приехали, я осталась в машине, а Виталик пошел куда-то что-то выяснять и почти сразу возвращается: я нашел. Он сразу увидел, что там рядом с человеком похоронена собака где-то. Ладно, он взял камеру, и мы пошли. И – веришь, нет? – прямо мистика! Виталик только что там был, а теперь не может найти, хотя, по его словам, это было прямо у дороги! Мы минут двадцать ходили среди этих могил…
Неведомая смерть.
По радио звучал тяжелый и вечный, как в онкологии, диагноз: Москва стоит. Они и правда едва двигались, но Яна сделала потише.
– …Наконец нашли. Правда, это не тот памятник оказался, про который нам в фирме говорили, но тоже такой вот памятник собачке, при женщине, умершей еще в 1999 году. У женщины фамилия Госсен, вот почему я вспомнила. Ну, мы обсняли со всех сторон, пошли в контору, но там нам не смогли найти данных – кто родственники, как связаться, и так далее. Мы даже по адресной базе по Долгопрудному искали! – фамилия-то редкая…