Жак Деррида в Москве: деконструкция путешествия

Деррида Жак

М. Р. Но, скажем, Ницше, он всегда был крайне неверен себе. Во многих, очень многих отношениях. Вы показываете это в своей книге «Шпоры». Вероятно, для Ницше это была сознательная стратегия неотождествления, и образы трех женщин, которые Вы выделяете в его текстах, очень различны, в сущности несопоставимы, и тем не менее все они прекрасно уживаются друг с другом. Не исключено, что у Ницше можно обнаружить даже еще больше женских образов.

Ж. Д. Больше трех, больше трех женщин… Будем надеяться. И еще буквально одно слово по очень и очень сложному вопросу о лице и стирании (effacement). Это очень сложный вопрос, его обсуждение заняло бы у нас часы, а может быть, и годы. Но в данном случае я просто сошлюсь на тексты Пола де Мана, которых, быть может, вы и не знаете. У него есть текст под названием… что-то вроде «Defacement» («Стирание», букв.: «Обезличивание». —

Пер.); в своих последних работах он интересовался взаимоотношением между текстами, лицом и стиранием, или тем, что он называет «обезличиванием» (de-facement). При этом он отдавал известное предпочтение фигуре речи, риторическому тропу, называемому прозопопея. Прозопопея — это когда ты позволяешь прозвучать голосу Другого. Это надевание личины, и структура всякого стихотворения, отмечал он, есть прозопопея — звучащий голос Другого. Игра с лицом, стиранием, обезличиванием очень интересна в этих текстах Пола де Мана. Не припомню точного названия, что-то вроде «Автобиография как обезличивание».

Н. А. У де Мана «риторика» языка (в том числе как раз и персонифицирующие тропы) — одна из важнейших сфер текстовой самодеконструктивности. Ведь и само понятие «письма» он соотносит прежде всего с риторико-фигуративными аспектами языка (или, по Руссо, «языка страсти»). Продолжая тему коммуникативных стратегий, замечу, что мне представляется очень важным Ваше утверждение о том, что дело, собственно, не в различии между коммуникативными и не- или а-коммуникативными стратегиями, а в разнообразии и разноуровневое™ различных стратегий коммуникации. Меня особенно интересуют те слои и уровни, которые не сводятся к языку — но не со стороны пространственности, а со стороны телесности и аффективности. По-моему, на этом уровне было бы весьма странно искать какие бы то ни было «нейтральные модальности» или нейтральные стратегии — в том смысле, как об этом говорилось выше. Во всяком случае, очевидно, что этот аффективный уровень общения гораздо сильнее заряжен и нагружен эмоциями, нежели собственно язык. И вот применительно к этим коммуникативным уровням незаменимо важной оказывается вся проблематика психоаналитического «письма» и «чтения», соотношения вербального и невербального, вербализуемого и невербализуемого. Конечно, психоанализ — не случайная, прикладная сфера для деконструктивистских подходов, ибо все, что связано с записыванием и стиранием, пробелами и подписями, особыми техниками и приемами записи, имеет во фрейдовском и особенно лакановском психоанализе фундаментальное значение.

Мне известна широкая полемика, которая развернулась — в том числе вокруг Вас и Лакана — по поводу наследия Фрейда во Франции. Некоторые исследователи (например, М. Борш-Якобсен) пытаются осуществить деконструкцию логоцентризма применительно к французской, прежде всего лакановской, версии психоанализа. Скажите, как по-Вашему: можно ли считать Фрейда логоцентричным, а Лакана — верным Фрейду? Каковы главные последствия французского психоаналитического логоцентризма? Согласны ли Вы с самой установкой на распознавание и выведение на поверхность телесно-аффективных аспектов опыта, стоящих за языком, — и в применении к психоанализу, и в более широком смысле?

Ж. Д. Начну с последней части Вашего вопроса: да, безусловно, да, но я при этом не считаю, что аффективный уровень попросту инороден тому, что я назвал бы текстуальным — не лингвистическим, но текстуальным. По крайней мере, жесты, довербальные структуры не просто непрозрачны или атекстуальны, но представляют собой еще один текст, доречевой, и мне безусловно интересна структура такого психического текста. Так что с этой точки зрения я бы, скажем, подверг Лакана критике за излишнюю вербальность, за излишний интерес к лингвистическим структурам и излишне отрицательное отношение к аффекту. Лакан всегда недолюбливал тех, кто проявлял интерес к аффекту. И он был прав в той мере, в какой некоторые, верившие в существование чего-то под названием аффекта, лежащего в основе языка, тем самым находили наиболее устойчивый, реальный и вполне конкретный опыт. Я же полагаю, что есть нечто довербальное, и это нужно принимать в расчет, но довербальное при этом не является атекстуальным, простым чувством, неструктурированным аффектом. Теперь по поводу Вашего вопроса о Лакане. Вопрос этот очень сложен, теория Лакана в своей наиболее систематической форме в высшей степени логоцентрична, но я бы не стал подвергать ее за это безоговорочной критике. Я думаю, что на каком-то этапе, в определенной исторической ситуации, учитывая то, чем было наследие Фрейда, в особенности во Франции, подобный интерес к языку, к Соссюру, к лингвистическим моделям был позитивен. Полагаю поэтому, что его стратегический ход был интересным и необходимым. К тому же он открыл ряд новых теоретических возможностей. Вот почему я не имею ничего против необходимости, стратегической необходимости таких ходов. Но за это приходится платить ценой других ограничений. Начав писать в 60-е гг., когда Лакан уже предложил свой подход, я хотел показать, с одной стороны, необходимость, но с другой, —

также и границы, опасности этой повсеместной опоры на лингвистику. Реакция моя была сложной и неоднозначной. Я никогда не был на стороне тех, кто критиковал Лакана только за его попытку нейтрализовать некоторые проблемы истории психоаналитической теории, но я хочу сохранить за собой свободу делать, если можно так сказать, двойные жесты.

Вы задали также вопрос о том, верен ли Лакан Фрейду или нет. Мне думается, он дополнил Фрейда чем-то весьма существенным, чего у Фрейда не было, в плане анализа символического порядка, определенного интереса к языку и т. д., но в то же время Лакан был и регрессивен по сравнению с Фрейдом в силу этой своей лингвистичности, которая у Фрейда не была столь явной. Так вот, как всегда бывает в истории, он сделал шаг вперед, но вместе с тем за этот шаг пришлось и чем-то поплатиться. А нам нужно постараться это исправить.

Москва, февраль 1990 г.

Перевод с английского Е. Петровской

Приложения

I. Жак Деррида. Биографические сведения [3]

1930 — 15 июля Жак Деррида родился в местечке Эль-Биар, недалеко от столицы Алжира.

1940–1941 — интенсивная «петэнизация» алжирских школ, хотя Алжир никогда не был оккупирован нацистами. Кампания под лозунгом «Маршал, мы с тобой», отправка писем и рисунков Петэну, поднятие флага каждое утро первым учеником, если он не был евреем (Жак Деррида, которого, в отличие от его брата и сестры, еще не исключили из школы, будучи первым учеником, лишен «права» поднимать флаг).

3

Биографические сведения о Жаке Деррида и библиография его работ даются по книге: Bennington G., Derrida J. J. Derrida. — P.: Éd. du Seuil, 1991. — Р. 299–335.

1942 — исключен из лицея и отослан домой, потому что директор лицея своей властью снизил установленную вишистами квоту учеников-евреев. Вернется в лицей только через год.

1952–1953 — поступает в École normale supérieure в Париже. В то время на улице Ульм господствует коммунизм сталинского типа. Знакомство с Л. Альтюссером, М. Фуко, П. Бурдье, Ж. Женеттом, М. Серром, М. Деги и другими в будущем известными интеллектуалами.

1960–1964 — преподает в Сорбонне в качестве ассистента С. Башляр, Ж. Кангийема, П. Рикера, Ж. Валя. Первые публикации в журналах «Критик» и «Тель Кель».

1966 — по приглашению Ренэ Жирара принимает участие в коллоквиуме в Балтиморе (организованном университетом Джонса Хопкинса), с которого начинается существенный рост интереса в США к работам французских интеллектуалов. Знакомство с Полом де Маном и Жаком Лака-ном. (В коллоквиуме также принимали участие Р. Барт, Ж. Ипполит, Ж.-П. Вернан, Л. Гольдман.)

1967 — Доклад на заседании Французского философского общества (тема: «La différence»). Входит в редакцию журнала «Critique». Выход в свет первых трех книг Жака Деррида. С тех пор устойчиво воспроизводится асимметрия между влиянием его философии за границей и во Франции. С одной стороны, она встречает радушный прием за рубежом (преподавание в десятках иностранных университетов, сотни лекций в Европе и за ее пределами, избрание членом многих академий, премии, присуждение почетных докторских степеней ряда университетов), с другой стороны, — почти глухая стена во Франции, где для него закрыты двери университетов (один раз, в начале 80-х гг., профессорский пост, на который претендовал Деррида, был специально в этой связи упразднен Министерством; в другом случае коллеги, «пригласившие» его в университет, проголосовали против его избрания).

1968 — довольно сдержанно относится к некоторым сторонам майских событий, хотя принимает участие в демонстрациях. В это время он часто встречается с Морисом Бланшо, философом и писателем, вызывавшим его неизменное и глубокое восхищение. С этого времени он постоянно «путешествует» по Европе и за ее пределами.

1972 — участвует в коллоквиуме в Серизи, посвященном Ф. Ницше, вместе с Ж. Делёзом, П. Клоссовски, С. Кофман, Ф. Лаку-Лабартом, Ж.-Л. Нанси, Ж.-Ф. Лиотаром и другими философами. Выходят в свет еще три его книги. Разрыв с Ф. Соллерсом и группой «Тель Кель».

1974 — создание коллекции «La philosophie en effet», совместно с Кофман, Лаку-Лабартом и Нанси (в недавно основанном М. Делормом издательстве «Галилей»). Основывает Группу по исследованию философского образования во Франции.

1975 — знакомство с художниками В. Адами и Ж. Титюс-Кармелем. Пишет тексты, посвященные их выставкам. После целого ряда лет работы в университете Джонса Хопкинса начинает по нескольку недель в году преподавать в Йельском университете, где в то время работают Пол де Ман и Хиллис Миллер. Истоки того, что потом получит название «Йельской школы» (Г. Блум, П. де Ман, Ж. Деррида, Д. Хартмэн, X. Миллер), а также начало дебатов по поводу «оккупации Америки деконструкцией».