Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова)

Яхнина Евгения Иосифовна

Притча имела большой успех. Посмеявшись вдоволь, Жак, Шарль и бондарь отправились туда, где ещё какое-то зрелище вызвало скопление людей.

Подойдя ближе, они увидели, что малыш лет шести, прочно усевшись на плечи рослого носильщика Матьеза и свесив ноги ему на грудь, высоко поднял над головой небольшой кусок картона. На нём углём была выведена надпись:

ПРИГОВОР ФРАНЦУЗСКОГО НАРОДА:

выслать г-жу Полиньяк за сто лье от Парижа,

принца Конде — также, графа д’Артуа — также!

— Ну,

и насолили же народу все эти принцы и графы, если против них восстают и младенцы! — сказал Шарль, громко смеясь.

И Жак весело ему вторил.

А бондарь добавил:

— Говорят, прошлого короля разоряла мадам де Помпадур, а эта самая госпожа Полинья?к разоряет не короля, а королеву. Она её лучшая подруга и потому без счёта строит себе особняки да замки, покупает драгоценности и наряды… Ей у королевы отказа нет. А денежки-то всё равно те же, народные. Что король, что королева их тратит — всё одно. Из карманов тех, кто работает, не разгибая спины…

— А брат короля, граф д’Артуа, — подхватил пожилой человек, стоявший рядом с Жаком, — только от своих домов и угодий получает в год свыше двух миллионов дохода. И всё равно берёт из королевской казны, как из собственного кармана. А принц Конде, тот… — Пожилой человек готов был продолжать свои объяснения, но шум и крики возле одного из кафе привлекли внимание друзей.

— Что там такое? Что за шум? Взглянем-ка!

Шарль потащил Жака за рукав к тому месту, где у столиков, вынесенных прямо в сад, под открытое небо, образовалась толпа. Пока они проталкивались, Жаку, который с интересом разглядывал всех окружающих, показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо. Мелькнуло и исчезло. Где-то он видел эти опущенные тяжёлые веки?!

Друзья подошли ближе и увидели то, что сейчас завладело вниманием этой кучки парижан.

Окружённый плотно обступившими его людьми, стоял человек лет пятидесяти, судя по одежде — чиновник, с длинными волосами до плеч, с широким вздёрнутым носом, придававшим его лицу нахальное выражение. Настроение толпы было явно враждебное: пойманный человек, видно, сильно провинился.

— Похоже, что они хотят устроить самосуд над этим писцом! — сказал шёпотом Шарль.

Но как тихо он ни говорил, а его услышал широкоплечий парень, оказавшийся рядом.

— Какой это писец! Это сыщик!

— Сыщик?! — воскликнули Жак и Шарль одновременно.

— Сейчас будем его бить! — предвкушая расправу с ненавистным доносчиком, сказал широкоплечий. — Ведь мы застали его на месте преступления. Он шныряет здесь всегда, со всеми заговаривает, ко всему прислушивается, а сам всё примечает и наматывает себе на ус. А сегодня до такого нахальства дошёл, что на глазах у всех вытащил записную книжку и давай писать. Мы выхватили у него листок, а там донос с описанием того, что говорил разносчик газет Тюрпен, продавая свои

газеты! Сейчас мы ему покажем! — И широкоплечий сжал кулаки.

Но парню не удалось осуществить свои намерения. Только сейчас заметил Жак, что в последних рядах столпившихся людей стоит Огюст Адора. Пробивая себе рукой проход через толпу, Адора крикнул:

— Не стоит марать руки об этого мерзавца! Мы устроим ему наказание не столь жестокое, сколь позорное! Первым делом — долой платье, которое ему не пристало, его носят судейские, а они в основном честные люди! Но прежде спросим согласия у пострадавшего. Как ты, Тюрпен, согласен?

Тюрпен, малый лет тридцати, с широкой физиономией, расплылся в улыбке.

— Согласен! Я как все!

Предложение Адора понравилось. Десятки рук протянулись к сыщику. Когда же он, жалкий, дрожащий, остался в одном белье, Адора схватил со столика кафе картонное меню и на обороте его написал крупными буквами: «ДОНОСЧИК!»

Ему не пришлось объяснять, для чего нужна эта надпись.

Под громкий смех и улюлюканье толпы её повесили доносчику на спину.

— Теперь прочь отсюда! — скомандовал Адора. — Да поскорей! Но берегись! Надписи не снимай, пока не дойдёшь до дома!

И сыщику пришлось с позорным ярлыком на спине проследовать по аллеям Пале-Рояля и выйти на улицу. А кругом все смеялись и с презрением показывали на него пальцами.

Глава двадцать третья

Это был не человек

Выйдя из Пале-Рояля, друзья распрощались с бондарем и направились вдоль Сены к Новому мосту.

Здесь ещё не было парапетов, и лёгкий речной ветерок, не встречая на пути никаких преград, приятно овевал их разгорячённые лица.

Левый берег Парижа так отличался от правого, как будто находился в другом городе. Здесь видны были только верфи да убогие лачуги, в которых ютился бедный люд.

Речи, которых приятели наслушались в Пале-Рояле, были так увлекательны, что Жак, идя рядом с Шарлем, сосредоточенно молчал. Он повторял про себя слова ораторов, которые больше всего ему понравились.

А мысли Шарля уже вернулись к тому, что его больше всего волновало в последнее время. Ему не терпелось поделиться этим с Жаком. И он обратился к нему без всякой связи с тем, о чём они только недавно говорили:

— Она меня не отвергает! Она согласна!

Не надо было объяснять Жаку, кто она. И без объяснений он знал, что речь идёт о Виолетте.

— Она мне сказала так: «Все говорят, что нас ждут большие перемены. Матушка даже опасается, как бы вовсе не пришлось закрыть торговлю. А я думаю, она не понимает главного — ведь с каждым днём, напротив, всё больше народа заходит к нам в лавку. И когда, как не во время великих событий, выдвинуться простому человеку? Так что, Шарль, гляди в оба, не зевай… Прославишься, станешь независимым, и кто знает… Виолетта Пежо, пожалуй, станет более благосклонной».