Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
— Что ты?
— Я торопиться не стану, но уж выберу безошибочно. Как тебе кажется, хорошо звучит «графиня Мирабо», например?
— Да ты, кажется, с ума сошла! Вон куда замахнулась! Ведь Мирабо — граф, депутат Генеральных штатов.
— Да мне и не нужен твой Мирабо! Он стар для меня да к тому же, я слышала, урод чрезвычайный… Но любой из тех, кто на устах у всех парижан, был бы мне вполне под пару. Иначе я не согласна…
Когда Шарль узнал о помолвке Жанетты, он воскликнул: «Надеюсь, Виолетту еще не сосватали!» — и этим выдал свое чувство к ней, о котором
С тех пор как Жаку предоставили самостоятельность в ведении дядюшкиного дела, в нем пробудилась кипучая энергия. Он бродил часами по Новому мосту, где устроились букинисты, сновал среди маленьких книжных ларьков, перебирая пожелтевшие страницы, не спеша рассматривал гравюры. В первый раз он купил несколько старых книг на свой страх и риск и, к своему удивлению, тут же нашел для них покупателя, который дал ему большую цену. И вскоре к нему стали обращаться с просьбами достать ту или иную нужную книгу. Среди всего этого книжного богатства Жак чувствовал себя как рыба в воде. С каждой удачной покупкой росло уважение к нему тети Франсуазы, а значит, и трех ее дочерей.
С ними у него мало-помалу установились ровные отношения, хотя к каждой из них он относился по-особому. Теперь его уже не обманывала красивая внешность Жанетты. Она скрывала пустоту и равнодушие! Жанетту занимали только наряды, прогулки с Франсуазой в сад Тюильри, куда мамаши водили гулять своих дочерей, чтобы высмотреть там хорошего жениха. До остального ей и дела не было.
Если она и проявляла когда интерес к приобретениям Жака, то лишь потому, что верила в его коммерческие способности. Тут же она начинала прикидывать в уме, перепадет ли ей какая-нибудь мелочь на платочки, перчатки, духи или кружева. Мать никогда не отказывала ей, если покупка Жака сулила прибыль.
Как-то раз Жак купил у знакомого букиниста толстую книгу о царствовании Людовика VI. Довольный, с добычей под мышкой, он отправился в свою лавку. Здесь его встретила Жанетта, как всегда красивая, тщательно одетая, в туго накрахмаленном пышном платье.
— Ох какая толстенная книга! Наверное, дорогая? — с некоторым уважением произнесла она.
— Посмотри! Видишь, что здесь напечатано? — И Жак, ликуя, провел пальцем по надписи: MDCXXVIII. — Видишь, какой год?
— Вижу, вижу! — поспешно сказала Жанетта.
Жак сразу понял, что она не может прочесть римские цифры, но ни за что в этом не признается. Он не мог отказать себе в удовольствии чуть-чуть ее поддразнить.
— Ну, так какой же год? — повторил он свой вопрос.
— Не все ли равно! — сказала с досадой Жанетта.
— Эх, ты! А ведь это так просто. По-латыни М — тысяча, D — пятьсот, С — сотня, X — десять…
— Знаю, знаю. Просто я все перезабыла, ведь с тех пор, как ты приехал, мне редко приходится иметь дело с книгами. — И, чтобы скрыть смущение, она поспешила подозвать Бабетту, которая, по поручению матери, сидя за конторкой, крупным детским почерком переписывала какой-то счет. — Посмотри, братец сделал хорошую покупку.
В отличие от своих сестер, Бабетта была неразговорчива. Но бывает, что люди долго беседуют, подробно объясняют друг другу свои мысли и чувства, а в памяти от разговора не остается и следа. А бывает, что люди молчат, но молчание это значительнее разговора, и о нем потом долго вспоминают. Так в последнее время вспоминал Жак о своих встречах с Бабеттой. Ему редко приходилось слышать ее голос.
В этот раз Жаку повезло. Бабетта заинтересовалась новой покупкой. И Жанетта сочла за благо удалиться, чтобы не поддерживать разговора о книге, которая ее не занимала. С трудом передвинув книгу с места, Бабетта прочла вслух:
— «Царствование Людовика Шестого», — и затем добавила: — Его прозвали Толстым. И ведь почти все короли имели, кроме собственного имени, еще какое-нибудь… Людовика Двенадцатого прозвали Отцом народа, Людовика Тринадцатого — Справедливым. А так ли это было на самом деле? Правда ли, что Людовик Двенадцатый был отцом для народа?
— Не думаю, — откровенно признался Жак, счастливый, что Бабетта говорит с ним так дружески.
— А ты хотел бы иметь какое-нибудь прозвище? — вдруг спросила она и пытливо посмотрела на Жака. — Ведь каждый, даже самый простой, человек может надеяться, что когда-нибудь к его имени прибавят и прозвище… Мне надеяться нечего, — неожиданно засмеялась она. — Женщин никогда никак не называют, разве что прибавляют: «Прекрасная»…
— Нет, почему же… За Катериной Медичи осталось в веках прозвище Кровавая… Надеюсь, ты не хотела бы такого?
— Ну, этой славы никому не пожелаешь… А все же, если бы ты волен был выбирать прозвище, какое бы ты выбрал?
— Если ты говоришь не в шутку, а всерьез, — сказал Жак, подумав минуту, — я скажу тебе правду. Конечно, прозвище Справедливый — хорошее, если оно дано по заслугам. Но я бы хотел заслужить прозвище Отважный. — Жаку вспомнился отец Поль, его слова о задоре и отваге. И он добавил: — Именно заслужить!
— Жак Отважный! — повторила Бабетта. И лицо ее стало очень серьезным.
Эта короткая беседа сразу сблизила Жака с Бабеттой.
Как-то к вечеру, когда читальня почти опустела, Жак, стоя за своей конторкой, углубился в чтение и не заметил, как к нему подошла Бабетта.
— Что ты читаешь, братец?
— Вряд ли тебе эта книга понравится!
— Дай все же я взгляну. — И, перегнувшись через его плечо, Бабетта прочла вслух: — «Марат. „Цепи рабства“. А тебе нравится?
— Мне — очень.
— Ну, расскажи мне, о чем в ней говорится.
— Видишь ли… автор говорит… — Жак подыскивал понятные слова. — Он утверждает, что борьба против тирании — естественное право и даже священный долг народов…
— Постой, кто ее написал? Здесь напечатано: «Марат». Я такой фамилии не слышала.
Жак смутился. Сам он почти ничего не слышал об авторе. Что же рассказать о нем Бабетте?
— Марат — врач. Только он сейчас не лечит больных, а пишет книги и статьи, выступает где может, проповедуя равенство людей.