Жало Скорпиона

Козлов Вильям Федорович

— Эй вы, вшивые сявки, по-быстрому валите отсюда! Волокете? Или на рога поднять? — «Сявки» переглянулись, тонкие губы Курка раздвинулись в презрительной ухмылке:

— Отваливать придется тебе, Хрущ! Может, на «скорой»... Я не забыл, как ты меня оглушил в своей хавире молотком!

«Битый фраер, — подумал Ломов, — тебе и моего кулака хватило!» Петя Санин был все в той же кожаной куртке и широких брюках «банан», на голове — кожаная кепка с округлым козырьком, из-под которого свешивалась жидкая темная челка. Одна рука у него в широком кармане куртки. Что там у него: нож или пушка? Только вряд ли пушка: не дорос еще до нее. Хрущ знал всю шпану в своем районе, как и его знали, но эти трое были явно приблудные, иначе бы не осмелились «наезжать» на него. Курок, по-видимому, задумал сколотить свою шайку молодых горлохватов... Неужели

не понимает, м..., чем ему это грозит? Впрочем, эти «отморозки» вообще ничего не понимают. Прут напролом, не задумываясь о последствиях. Пусть сейчас они одержат над ним верх — на правую руку Хрущ не очень-то надеялся, — но позже ведь костей своих не соберут!.. Но все это объяснять шелупени было бесполезно: они устроили ему ловушки за спиной этой Нинки — с ней он еще разберется!— и драки не избежать. Левая рука его уже была опущена в карман куртки, пальцы привычно вошли в кольца кастета, в другом кармане — нож... Ну, это для правой, ненадежной руки... Он уже весь подобрался, отступил к железобетонному блоку, прислоненному к оштукатуренной стене, и тут они сразу втроем налетели на него, что было, конечно, их ошибкой. Послышался испуганный вскрик Примаковой. Как он и ожидал, в руке Курка была зажата финка, у остальных двоих вроде бы ничего подобного не было. Он подпустил совсем близко, легко отклонился, и сверкнувшее лезвие финки со скрежетом ударилось в железобетонный блок, а левый с кастетом кулак Хруща с хрустом выбил нижнюю челюсть нападавшего. Ударом ноги в пах он отшвырнул от себя щуплого с золотым зубом и оказался лицом к лицу с крепышом в нейлоновой кепочке с широким синим козырьком — на нем какая-то надпись. В правой руке парня замелькали нунчаки на цепочках. Не хватало ему еще каратиста! Конечно, до черного пояса мастера крепышу было далеко, но ногой он все-таки ухитрился достать до живота Хруща, а полированной деревяшкой гулко стукнуть по голове, хорошо еще, подумал Хрущ, что он не забыл надеть вязаную кепку на толстой стеганой подкладке. Курок, придерживая обеими руками свернутую набок окровавленную челюсть, прислонился к железному баку и тихо скулил. Глаза его превратились в узкие щелки. Тот, кого Хрущ ударил ногой в пах, тоже пока больше не совался, — согнувшись почти пополам, он смотрел на Санина и ошалело хлопал глазами, будто не понимал, что же такое произошло? Нина Примакова таращилась поочередно на всех и молчала. Сигарета в ее пальцах давно погасла, пушистая мохеровая шапочка почему-то оказалась в кармане куртки. Светлые, коротко подстриженные волосы шевелил ветер.

Крепыш еще не получил от Хруща ни одного стоящего удара, а нунчаками, надо сказать, он действовал умело. Когда деревяшка больно ударила по правой руке, в которой он зажимал нож, Ломов даже заскрипел зубами. Он знал, что бешенству в драке давать воли нельзя, — можно пропустить, как в боксе, смертельный удар, но и вертеться у железобетонной глыбы, уворачиваясь от нунчаков, было опасно. Это такая мерзкая штука, что может и глаз выбить, и нос сломать, а попадет по виску, так и копыта откинешь. Сам Михаил никогда нунчаками не баловался. Став помощником Якова Раздобудько, он больше командовал боевиками, чем дрался. И вообще, как любой профессионал-боксер, он с недоверием относился к другим видам борьбы, за что уже раз на набережной Фонтанки здорово поплатился, едва живым оставшись после ночной схватки с «волкодавом». Этому недоноску с нунчаками, конечно, далеко было до того... Тот — мастер высшего класса, профессионал, разделал его, боксера, как Бог черепаху.

Кося налившимся кровью глазом на выведенных из строя противников, Ломов сделал обманное движение правой рукой с финкой, крепыш отпрянул, выбросив вверх руку с нунчаками и получил сокрушительный удар в подбородок левой. Нунчак птицей взлетел вверх и со звоном упал на доски, а крепыш, сделав пару неверных шагов, рухнул на заляпанный раствором асфальт. Для верности Хрущ в то же самое место двинул его тупым носком кожаного ботинка на толстой ребристой подошве, которую называют «трактором».

— Принеси из магазина замок! — зыркнул он на Примакову.

Та непонимающе уставилась на него. Скомканная шапочка выпала из ее кармана, и она наступила на нее каблуком сапога.

— Замок, дура! — рявкнул Ломов. — Я хочу запереть этих ублюдков в столярке, врубилась?

— Я сейчас, Мишенька! — засуетилась Нинка. Подняла шапку и потрусила в обход побитых парней под арку.

Хрущ за ноги подтащил крепыша

к дверям, зашвырнул его внутрь, повернул злое квадратное лицо с сузившимися глазами к остальным.

— Вам помочь, суки, или сами зайдете? — кивнул он на черный провал двери. Курок, негромко подвывая, первым юркнул в столярку. Золотозубого пришлось загнать туда пинками под зад — он все еще не мог толком разогнуться. Лицо бледное, лишь зуб блестит в ощеренном рту.

Появилась Примакова с новеньким замком и ключами на кольце.

— Подойдет, Мишенька? — заглянула она ему в глаза. — Ты на меня не сердись, мой золотой. Этот Санин грозился порезать.

— Я с тобой еще разберусь, — замыкая дверь на замок, пообещал Хрущ. На всякий случай он и к квадратному окну привалил железное корыто из-под цементного раствора. — Покарауль тут, тупая корова! — приказал он ей и торопливо зашагал к автомату, позвонил своим и, назвав адрес, велел срочно прибыть к нему.

Примакова стояла у дверей, как часовой, и дымила сигаретой. Увидев его, сказала:

— Мишенька, Петя Санин... Его дружок говорит... — она кивнула на дверь с блестящим замком. — В общем, худо ему, изо рта кровь идет.

— Пожалела гаденыша? — повернул к ней злое, с вздувшейся щекой — след нунчака — лицо Ломов. — Думаешь, они со мной собирались в бирюльки тут играть?

— Мишенька, заведующая меня на весь день к тебе отпустила. — Она кокетливо взглянула на него снизу вверх. — Если ты хочешь...

— Вот сдам эту шушеру своим ребятам — пусть их научат уважению к старшим... — ухмыльнулся Хрущ. — А ты, стервочка, прихвати из магазина жратвы и хорошей выпивки — и ко мне!

— Не сердись, Мишенька, — зачастила девушка. — Не могла же я с ними с тремя справиться? Заставили позвонить тебе, сами рядом стояли... Курок сказал своим дружкам, что у тебя рука сломана и, мол, делать с тобой им троим нечего. А ты как раскидал их! Это с больной-то рукой!

— Нечего было эту мразь приваживать, — остывая, проговорил Ломов. — Чего он к тебе повадился?

— А что, я не могу никому понравиться? — осмелев, подбоченилась Нина. Грудь ее распирала кожаную куртку. Она уже почувствовала, что гроза миновала. — На меня многие поглядывают с интересом.

— Вертишь направо-налево своей толстой жопой, — сдвинув брови и поглаживая ноющую скулу, проворчал Хрущ. Хотя он так и сказал, а задница и грудь у Ниночки были в полном порядке, да и ноги ничего.

— Утром привезли несколько ящиков шотландской водки «Вирджиния», — похвасталась девушка. — Лучше венгерского «Абсолюта». Я для тебя взяла две бутылки.

Тут подошли трое парней в «коже», широких твидовых брюках и ослепительно белых кроссовках. Проводив взглядом плавно покачивающую пышными бедрами Примакову, Хрущ распорядился:

— Вот, кореша, ключ, — он кивнул на дверь. — Разберитесь как следует с теми тремя сявками — они тут мне надумали права качать! И чтобы ни одного их похабного рыла я здесь больше не видел.

— Бу сде! — коротко ответил плечистый парень с глазами навыкате и рыжей челкой из-под круглого козырька пижонской теплой кепки с наушниками.

— А потом? — спросил второй, ростом пониже, но в плечах тоже могучий.

— Что потом? — остановился Ломов, уже было направившийся прочь со двора.

— Здесь оставить или... на свалку?

— Я же сказал: разберитесь, а мочить никого не надо. Но чтобы на всю жизнь запомнили, как соваться в чужие владения, и другим бы заказали.

— Бу сде, шеф! — ухмыльнулся плечистый. — Слышали, хлопцы? Бить сучар, но не до смерти. Трупов нам не надо.

Настроение у Ломова улучшилось: худо-бедно, но он все-таки с тремя «отморозками» справился, несмотря на сломанную правую руку. И какие глаза были у Нинки Примаковой! Пусть знает, сучка, что с ним, Хрущом, шутить опасно. В магазин со вспухшей скулой — других видимых повреждений вроде бы нет — он не стал заходить, дождался продавщицу на улице. С низкого, серого неба стал накрапывать мелкий дождик. На пушистой шапочке Примаковой заискрились мелкие капли. В руке у нее фирменная сумка с закуской и выпивкой. Михаилу и в голову не пришло взять ее. Не то чтобы он сердился на толстушку, просто каждый в этом мире должен знать свое место. А вот у Кристины Васильевой взял бы он сумку? Этого Ломов не знал. Воспоминания о синеглазой и золотоволосой красавице не оставляли его, но он дал себе слово больше не приходить к ее дому, не преследовать на улице. Позже он, конечно, посчитается с ее хахалем. Хрущ обид никому не прощал.