Жан Баруа
Шрифт:
Паскаль, мы кое-что забыли!.. Сбегайте, побыстрее… Хороший букет белых цветов… (Показывая величину.)Обязательно белых, слышите!
Пять минут спустя. Звонок.
Баруа, ходивший из угла в угол, бледнеет: «А этот дуралей еще не вернулся!»
Он направляется в переднюю; мгновение колеблется и открывает дверь.
Первым входит аббат Жозье, за ним – молодая девушка и просто одетая женщина лет пятидесяти.
Баруа.
Аббат проходит, за ним девушка.
Баруа уже собрался было последовать за ними, но горничная решительно идет за своей госпожой, не, уступая ему дороги, и едва не отталкивает его.
Аббат (с достоинством).Здравствуйте, Жан. Я привез вашу дочь… и Жюли, преданную Жюли… (Плавный жест священника.)Это – лучшие мои прихожанки.
Баруа подходит к Мари; она стоит очень прямо, на лице ее выступила краска… Перед ним возникает отчетливый образ: Сесиль в двадцать лет!
Она протягивает руку, он пожимает ее.
Короткое молчание.
Открывается дверь. Появляется Паскаль с букетом в руках. Он останавливается на пороге и спокойно улыбается.
Баруа. Я посылал его за цветами. (Мари.)В квартире одинокого мужчины так неуютно.
Все неподвижно стоят, глядя друг на друга: Мари опускает глаза. Жюли пожирает глазами Баруа. Аббат неодобрительным взглядом окидывает комнату.
Баруа чувствует, что надо любой ценой нарушить молчание.
(Обращаясь к Мари.)Хотите… я покажу вам вашу комнату. (Он делает шаг к двери и поворачивается к священнику.)Пойдемте с нами.
Его взгляд говорит: «Посмотрите, где она будет жить, расскажете об этом там…»
Аббат идет за ними.
В этой залитой светом комнате они чувствуют себя еще хуже, чем в кабинете с его блеклыми тонами; и опять все неловко стоят посреди комнаты.
Баруа, не переставая, говорит.
Здесь – ванная. А здесь комната… Жюли. Как видите, совсем рядом. (Паскалю, принесшему багаж.)Поставьте возле окна.
Радость его улетучилась; он больше не в силах выносить эту сцену: чувство горечи охватывает его… Надо прекратить все это.
(Обращаясь к Мари, которая избегает его взгляда.)Ну, теперь мы вас оставим, хорошо? Вы, верно, хотите распаковать свои вещи?…
Аббат. К тому же мне надо торопиться на поезд. Я хочу проститься с вами, дорогое дитя.
Голос его приветлив и тверд. В нем чувствуется равнодушие к земной жизни, характерное для человека, который живет ради жизни иной. Он будто говорит: «Мне жаль вас, но вы сами стремились к этому испытанию; к тому
Баруа вводит аббата в свой кабинет.
Его руки дрожат, воля напряжена до предела. Он через силу улыбается.
Баруа. В котором часу ваш…
Он не может кончить фразу; сжав голову руками, тяжело опускается на стул, и внезапно тело его сотрясается от рыданий. Это неотвязное воспоминание о молодой Сесили; глаза ребенка, полные тревоги; бесконечная нежность, вдруг охватившая его самого… Какая, оказывается, ответственность – породить плоть, которая тоже может страдать!
Аббат бесстрастно смотрит, засунув пальцы в рукава сутаны.
Он думает о скале, которой коснулся Моисей, но упрямо сдерживает жалость.
Баруа встает, вытирает глаза.
Простите… Все это меня взволновало, я стал теперь так нервен…
Аббат берет свой молитвенник и шляпу.
В котором же часу ваш поезд?
Два часа спустя.
Баруа, не переставая, ходит от окна к двери, прислушиваясь ко всем шорохам в доме. Он не в силах больше ждать. Быстрыми шагами идет к комнате Мари.
Там тихо.
Он стучит.
За дверью испуганное движение.
Мари. Войдите.
В вечернем сумраке две фигуры вырисовываются на светлом квадрате окна. Женщины только что поспешно встали; их стулья сиротливо стоят посреди комнаты.
Сердце Баруа сжимается.
Баруа. Вы сидите без света?
Он поворачивает выключатель, и взгляд его встречается со взглядом Жюли; четки свисают у нее с руки. У Мари вырывается едва заметный жест; ее покрасневшие веки опущены.
Вы уже распаковали свои чемоданы? Вам ничего не нужно? (Жюли.)Обращайтесь за всем к Паскалю… Он славный малый и сделает все, что надо. (Мари.)Хотите, пройдем ко мне в кабинет и побудем там до обеда… Я покажу вам дорогу.
Дочь послушно следует за ним.
Он поворачивается к ней.
Похоже, будто я веду вас на гильотину…
Она пытается улыбнуться, но от его ласкового тона ей хочется плакать.
В кабинете Баруа зажигает все лампы и весело придвигает кресло Мари; она садится на краешек.
Ему так же неловко, как ей: он чувствует себя смешным и старым.
У Мари узкий, немного выпуклый лоб. Цвет лица – какой бывает у брюнеток: прозрачно-розовый с внезапным румянцем, свежий, точно у цветка. Светлые и строгие глаза; их серо-голубой цвет кажется неожиданным в сочетании с черными бровями, отмеченными тем же скорбным изломом, что у отца. Подбородок свидетельствует о сильной воле. Но тонкие очертания носа, смешливая складка у рта смягчают суровое выражение лица. От нее веет очарованием здоровой и гордой юности.