Жанна д'Арк из рода Валуа

Алиева Марина Владимировна

Герцогиня вздохнула и посмотрела в окно, за которым, заканчивая приготовления к отъезду, ещё перекликались какие-то люди.

– Как круги по воде.., – пробормотала она, явно отвечая собственным невысказанным мыслям. – Будь это возможно, я бы не посвящала в эту тайну никого, кроме уже посвящённых. Но, к сожалению, чем ближе развязка, тем больших откровенностей она требует, и я должна предупредить – там, на месте, после того, как всё будет сказано, передумать вам уже не позволят.

– А если я все же передумаю? – мрачно спросил Экуй.

– Вас отпустят.

Тон, с которым герцогиня произнесла эти слова, был совершенно безразличным,

но у преподобного мурашки побежали по спине. «Отпустят…»! В Лотарингии! Где, как у себя дома, разгуливают бесчисленные шайки бригантов, а то и просто разбойников, особенно обозлённых тем, что ещё совсем недавно они были мирными крестьянами… Отпустить там, да ещё одного, без спутников, означало отдать на волю Судьбы, которая от тех мест давно отвернулась, предоставив людские жизни произволу этих же разбойников и бригантов. То есть, говоря более верно, отпустить там ничем не отличалось от «убить»…

– Значит, выбора у меня нет? – спросил Экуй.

– Он был у вас на службе Кошону, – холодно ответила герцогиня. – И три дня назад, когда я вам его предложила. Теперь же оставляю за собой право решать вашу судьбу самостоятельно и в соответствии с необходимостью. Нравится вам или нет, но позволить жить человеку, предавшему один раз и не уверенному, сможет ли он удержать себя от нового предательства, я права не имею. Слишком многое поставлено на карту. И вы сами могли бы об этом догадаться, видя, что я снизошла до объяснений, которые вообще не должна была давать тому, кто не так давно страдал от недоверия к своей персоне.

Экуй, заметно пристыженный, низко поклонился.

– Можете верить моей благодарности, ваша светлость, – сказал он.

И, получив дозволение удалиться, всю ночь просидел в своей келье без сна, пытаясь размышлениями срастить то, что в нём надломилось…

Долгий путь от Пуатье до Коломбе-ле-Бель прошёл гладко, без происшествий, если, конечно, не считать происшествием мелкую стычку с отрядом довольно жалких разбойников недалеко от Шомона. Переодетые обычными слугами солдаты, без потерь, одержали победу, не оставив в живых почти никого. Впрочем, и те, кто убежал, вряд ли смогли долго протянуть, учитывая полученные раны. И преподобный Экуй, который впервые в жизни, не просто взял в руки оружие, но и пустил его в ход, долго стоял над телом мертвого парня в лохмотьях, убитого им больше от испуга, чем по злобе. Стоял и оцепенело думал, что всё это страшное вряд ли может вершиться по воле Бога. Но, раз это вершится, и вершится, и вершится, значит, чья-то злая воля сильнее Божьей. И не святые отцы, вроде монахов из Мо, а высокие рангом епископы, такие, как Кошон, определяют этим вот парням, родившимся для мирной сельской жизни, и разбойную дорогу, и бесславную смерть.

– Не ты, так тебя, – сказал, проходя мимо один из солдат, хлопнув Экуя по плечу и выведя его из оцепенения.

Преподобный вздохнул, поднял глаза и встретился взглядом с Рене Анжуйским, уже сидевшим в седле и внимательно следившим за ним с высоты своего положения.

– Думаете, он бы так же стоял над вами? – спросил Рене.

– Кто знает, кому из нас сейчас легче, – ответил Экуй. – Если бы вы позволили похоронить их, ваша светлость…

– Мы не хороним разбойников. Мои солдаты вряд ли поймут ваш порыв, как понимаю я.

– И всё же, не отказывайте людям в милосердии, – упрямо выговорил монах. – Прикажите похоронить убитых.

– Милосердие из-под палки? – усмехнулся

Рене.

– Лучше так, чем зло, принятое сердцем.

– У нас нет на это времени, господин Экуй… Впрочем, если желаете, можете задержаться здесь и похоронить своего… Я не возражаю.

С этими словами Рене отпустил поводья и неторопливо поехал прочь. А Экуй, с коротким вздохом, поискал глазами, чем бы можно было выкопать могилу, и вытащив из руки какого-то мертвого разбойника вполне пригодный топор, принялся расковыривать тёплую, податливую землю.

Солдат – тот, что проходил мимо – глянув на преподобного, откровенно засмеялся. Но другой, постарше, перекрестился, опустил ногу, занесённую на стремя, с ругательством выдернул из кожаного чехла секиру и пошёл помогать. За ним двинулись ещё двое.

– Ваша светлость, а нам, что делать? – спросил, догоняя Рене, один из пажей.

– Я вам не хозяин там, где вступает в силу закон Божий, – пожал плечами молодой человек.

Обернувшись через плечо, он, с откровенным интересом понаблюдал за копающим могилу Экуем, потом перекинул ногу через седло и легко спрыгнул на землю.

– Покарауль коня, – крикнул оруженосцу, бросая ему поводья.– Немного отдохну, пока есть время…

Прямо на траве, расстелив свой плащ, Рене удобно устроился в стороне от копающих, обратил лицо к густо-синему, закатному небу и, в который уже раз, с гордостью, смешанной с непроходящим удивлением, подумал о матери. Мадам Иоланда снова не ошиблась. Человек, который готовится предать, вёл бы себя угодливо, предупредительно и сам бы всех торопил, желая быстрее достичь места, где ему откроют, наконец, для чего привезли в Лотарингию. В худшем случае, вёл бы себя тихо, не привлекая внимания, как делают те, кто похитрее. А этот, словно сам себя убеждал, что ещё не потерян для жизни, которую избрал, когда стал священником. И удовлетворённый Рене решил, при первой же оказии, написать матери и успокоить – Экую можно довериться.

* * *

Из трёх плетёных корзин была извлечена вся оставшаяся походная снедь. Часть её Рене велел отослать своему отряду, а часть оставить, но сам к еде не притронулся. Не стал есть и преподобный Экуй, терпеливо переждавший, когда расторопные солдаты опустошат корзины и уберутся прочь в предвкушении ужина. На приглашающий жест Рене он только отрицательно мотнул головой, продолжая теребить снятую шляпу и ожидая предстоящих объяснений, как приговора.

– Вы чего-то боитесь, Экуй? – спросил молодой человек.

Он вытряхнул из кружки остатки воды, налил себе привезённого вина, видимо, не доверяя словам хозяина о превосходном анжуйском, выпил, но ответа так и не дождался. Только неопределённое пожатие плеч показало Рене, что его вопрос был услышан.

Экуй и сам не понимал, почему так нервничает. Подслушанные разговоры между Кошоном и герцогом Бургундским, кое-что замеченное в Пуатье, намёки Рене во время совместного пути, и вся эта таинственность, казались ему легким ветерком, развевающим полог, за которым было скрыто нечто огромное, пугающее. Он вдруг поймал себя на мысли, что предпочёл бы просто выполнять то, что от него потребуют, не вникая в детали, но вдохновляя себя простой мыслью, что просто мешает Кошону. Тайна, которую предстояло узнать, как ему казалось, окончательно сорвёт этот спасительный покров и запросто доломает уже надломленное. Но придёт ли что-нибудь взамен – ещё вопрос…