Жанна д'Арк из рода Валуа
Шрифт:
Этот разговор, происходящий в каминном зале Шинонского замка, был уже не первым и далеко не новым. Ла Тремуй, с некоторых пор ставший настолько близким советником короля, что ближе уже некуда, активно внушал ему ту мысль, что угрозу, нависшую и над государством и над самим Шарлем, можно разрешить только мирными переговорами. Поэтому изо всех сил противился тому, что, по его мнению, могло дофина от этих переговоров отвлечь.
– Орлеан всё равно падёт – это вопрос времени, – убеждал он при каждом удобном случае, – но сидеть в это время, сложа руки, нельзя! Попробуйте договориться с Филиппом Бургундским. У него сейчас отношения с англичанами складываются не самым приятным образом.
Шарль к этим разговорам относился по-разному.
Чаще всего ему безумно хотелось послушаться Ла Тремуя, потому что положение, действительно, сложилось такое, что хуже не придумаешь, а мадам Иоланда – матушка, которой он верил даже больше, чем себе – была постоянно занята государственными делами, часто уезжала и оставляла его не только без совета, но и без заботливого участия. Но, когда однажды ему удалось улучить минуту и спросить, не отправить ли, в самом деле, письмо герцогу Филиппу, в ответ прозвучало такое категорическое «НЕТ», что Шарль надолго и сам думать об этом забыл, и Ла Тремую велел больше с ним на такие темы не заговаривать.
Однако время шло, неумолимо показывая, что делается только хуже и хуже, а никакого другого выхода всегда разумная герцогиня не подсказала, так что, пришлось снова склонить слух к осторожным намёкам Ла Тремуя.
«В конце концов, – убеждал себя Шарль, – я волен выслушивать различные мнения и, опираясь на них, искать какое-то приемлемое решение – на то у короля и советники!». И Ла Тремуй, как ловкий царедворец, мгновенно уловил эти настроения в короле-дофине, мучающемся, и своим двойственным положением, и полной, как ему казалось, безысходностью.
Драгоценная моя, – прошептал Ла Тремуй ночью, привалясь к самому лицу жены, – я хочу устроить приём в честь дофина, уповая, главным образом, на вашу помощь.
– В чём именно?
– В поднятии его настроения, разумеется! Скучная Мари Анжуйская после рождения сына стала ещё скучнее, и, если вы заметили, наш дофин уже давно провожает, весьма недвусмысленными взглядами, каждую, более-менее привлекательную фрейлину…
Мадам Катрин холодно взглянула на мужа. Но он, предваряя возмущение, готовое сорваться с её губ, быстро договорил:
– Ваша красота – это воздействие совсем иного порядка. Глядя на вас о грехе уже не думается. Хочется быть лучше во всём и, что самое главное, угождать вам, дорогая, в чём угодно, не раздумывая, лишь бы вызвать удовольствие на вашем лице!
– Хорошо, Я поняла вас, – подавив усмешку сказала мадам Катрин.
Ей бы очень хотелось залепить сейчас супругу хорошую затрещину. Но, поднятая над покрывалом ладонь только проползла по его щеке, имитируя ласку.
Утром, в день свадьбы с Ла Тремуем, эта женщина, так восхищавшая когда-то Жана Бургундского своей независимостью, сама себе дала слово никогда и ни в чём не показывать того презрения, которое она испытывала к будущему супругу. «Я ему многим обязана, – размышляла мадам Катрин, – да и в известной ловкости ему не откажешь. А если у мужчины находится, хотя бы пара плюсов, его уже вполне можно терпеть. Что я и стану делать, потому что в наши тяжкие времена вдове, пусть даже и богатой, ничего другого не остаётся…».
С тех пор она исправно
Не нашлось повода для упрека и в этот раз. Появление мадам Катрин перед дофином вышло эффектным, её наряд и всё последующее поведение, были продуманы до мелочей, а речь приветлива настолько, что Шарль совсем раскис и на заданный небрежно, почти наивно, вопрос: «Почему же, всё-таки, невозможно договориться с Филиппом Бургундским?», ответил с игривой усмешкой: «Отчего же невозможно, мадам? Только попросите, и при этом дворе не останется для вас ничего невозможного…».
– Умница, умница!!! – восторгался Ла Тремуй, сжимая её в объятиях после приёма.
Но мадам Катрин смотрела на всё менее оптимистично.
– Дождитесь сначала приезда герцогини, а потом празднуйте победу, друг мой, – сказала она, отлично понимая разницу между обещаниями, даваемыми под воздействием минуты и теми, которые сложились за целую жизнь. – Как только Шарль и при герцогине начнет говорить так же, как без неё, считайте, что он уже повзрослел и в матушке больше не нуждается.
– Ах, хорошо бы! – Ла Тремуй зарылся носом в распущенные волосы жены. – Почему вы, дорогая, не из тех прорицательниц, которых натащила ко двору эта Анжуйская мадам… Я бы дорого дал, чтобы слова ваши сбылись…
Но прошло ещё немного времени, и сбылись совсем другие слова мадам Катрин.
– Как вы были правы! – почти стонал неделю спустя Ла Тремуй. – Не успела приехать эта «матушка», как все наши усилия пошли прахом. Она, как собака, сразу чует, где какой крот копается. Шарль вчера смотрел на меня, как на какого-то ничтожного раба, который плохо почистил его лошадь, а ведь совсем недавно говорил, что только я его и поддерживаю! Что делать – ума не приложу! Если так пойдёт и дальше, нам с вами придётся искать другой двор и самим договариваться с герцогом Филиппом…
Вести из Орлеана приходили тревожные и мадам Иоланда, не желая отвлекаться ни на что другое, кажется вернулась в Шинон надолго. Сначала она вплотную занималась отправкой подкрепления для Жана Бастарда, а потом, после «селёдочного» разгрома, как будто это могло чем-то помочь, с удвоенной энергией стала привечать всевозможных прорицателей и кликуш.
– Все они твердят о каком-то чуде, которое, якобы, нас спасёт! – возмущался Ла Тремуй. – Но чудес не бывает! Спасают только ум, трезвый расчёт и тонкая политика, но никак не полоумные болтуны! Кто такой, к примеру, этот Паскарель?! Откуда он взялся?! Она говорит, монах-францисканец, весьма сведущий в теологии. Ну и что?! Неужели только одно это даёт ему право одурманивать короля старыми сказками о некоей Деве, которая явится, чтобы всех нас спасти?
– А дофин верит? – поинтересовалась мадам Катрин.
– Ещё бы!
– Так подсуньте ему какого-нибудь своего прорицателя, который предречёт успех от чего-то другого, что выгодно именно вам.
Ла Тремуй немного подумал, но потом кисло скривился.
– Нет, боюсь, это невозможно. Мадам герцогиня никогда ничего не делает без дальнего прицела и наверняка предусмотрела такую возможность.
Он побарабанил пальцами по основанию глубокой оконной ниши, на которую опирался во время разговора, и вспомнил о странном поручении, данном ему когда-то королевой Изабо. Подумал, не рассказать ли об этом жене, но тут же решил, что не стоит. Потом, когда его давние подозрения, подкрепленные нынешними событиями, оправдаются, сегодняшняя «прозорливость» только возвысит его в глазах мадам Катрин, которая, кажется, не до конца честна в своём отношении к нему. Поэтому, подумав ещё немного, Ла Тремуй ограничился лишь туманным намёком: