Жанна д'Арк из рода Валуа
Шрифт:
Рыцарские обеты… Надо же! И перед самим Карлом Лотарингским! За всю свою жизнь преподобному ничего настолько чудесного и в голову прийти не могло… Совсем, совсем юная девушка, которая – по всему видно – клялась не герцогу, но самому Всевышнему и теперь ни за что не отступит пока не выполнит данное слово – освободить Орлеан и короновать дофина, как положено!
Что это? Колдовство?
Нет! Преподобный даже мысли не допускал о том, что такое величие замысла могло быть рождено дьявольскими кознями!
«Рыцарский дух,
– Да свершится воля твоя.., – прошептал отец Паскерель, борясь со внезапным желанием преклонить перед Жанной колено, как это делают рыцари, приносящие клятвы.
Он встал, в задумчивости отмерял по комнате несколько шагов, и остановился перед окном. Сборище людей на улице хранило непривычное для толпы молчание. Молчала и Жанна, прошептавшая только «Аминь» вслед за своим исповедником.
– Сомнений у меня нет, – раздельно произнёс отец Паскерель, – и я приложу все силы, чтобы тебя допустили в замок. Но будь готова к тому, что проверок тебе назначат ещё немало… И поверь, дитя, далеко не все они будут вызваны соображениями одной только безопасности.
Преподобному очень хотелось сказать.., предупредить, что людское озлобление в этой войне уже достигло полной бессмысленности, сталкивая между собой тех, кому следовало объединиться в первую очередь. Но сплочённое молчание толпы под окном не дало ему это сделать. «За что же ей тогда воевать?», – подумалось Паскерелю.
С тяжёлым вздохом он взглянул ещё раз в спокойное, совсем детское лицо Жанны и, поклонившись с глубоким почтением, вышел к остальным.
Все, как один, повернули на его появление вопрошающие лица.
– Я готов отвести эту девушку к королю прямо сейчас, – возвестил монах, спускаясь по лестнице. – Зла она не несёт.
– Колдовство! – выкрикнул кто-то.
– Одного вашего мнения недостаточно! – поддержал другой.
– К сожалению, – тихо добавил господин Шартье.
– Боюсь, окончательно решать зло она, или нет, будет только его величество, – произнёс некто, скрытый большим капюшоном.
– Не бойтесь, – улыбнулся ему Паскерель. – Самое страшное, что эта девушка может сделать нашему королю, это назвать его дофином…
Шинонский замок
«Господи, кто я?»
Сцепившиеся между собой руки побелели и мелко дрожали.
«Кто я, Господи?! Почему ты повелел мне родиться от короля и королевы, но не велел им любить меня, даже когда других сыновей у них не осталось? Или, почему не забрал вместе с братьями?
А может,
Но, вот я здесь.., вот я остался… И, кто я? Король? Нет…
«Буржский королёк», который всех только потешает? Не-ет.., по крайней мере, в лицо мне никто смеяться не смеет! Ненавистный сын, которого эта чёртова мать королева ославила бастардом?!
Ну, уж нет! Ведь у меня, пока ещё, есть армия, есть подданные и… матушка!.. Или нет? Или она уже только «была»?
И сам я всего лишь жалкий неудачник, который не имеет другого занятия, кроме как разочаровываться в тех, про кого думал, что они его любят?..».
Напряжённые локти даже сквозь мягкую подушку почувствовали твёрдую доску, на которую опирались.
«Танги… Мой Танги… Тот, что в день смерти отца первым склонил передо мной знамя… Я сделал его управляющим двора, как прежде. Но уже давно он служит более преданно не мне… Танги – рыцарь. И жизнь готов положить за слабого. А мне в слабости он отказал в тот момент, когда первым провозгласил: «Да здравствует король!». И, как многие другие, целиком отдал себя той, которую я называю матушкой за то, что она вернула мне семью и, как тогда казалось, подлинно материнскую любовь…
О, да, она многому меня научила! Но спроси её сейчас, кто я, и в ответ она, в лучшем случае, скажет: «Он тот, кто должен стать нашим королём…».
Должен…
Это слово всё портит, но она его обязательно скажет… Хотя, почему должен, когда это право моего рождения?!
Я МОГ БЫ быть королём, если бы меня не учили тому, как править, а давали бы это делать! Но матушка никак не может простить того единственного самостоятельного решения, и потому она везде! В Королевском совете, в Генеральных штатах… И везде не рядом, а впереди!
Она раздаёт деньги и советы, и все мои военачальники, по обязанности делать это, извещают меня о состоянии дел едва ли не после того, как доложатся ей! Причём, ей – уже не по обязанности, а по велению души и здравого смысла, потому что она всегда знает, что делать дальше…
А я?
Знаю ли я?
Да и ТО моё решение было ли самостоятельным?
Ла Тремуй шептал: «Убей!»; де Жиак требовал: «Убей!», а когда я отдал приказ убить, вина легла лишь на мои плечи, и только потому я и сам теперь считаю, что поступил самостоятельно!
…Нет, нет, об убитом дяде сожалений нет. Но матушка… Что она тогда сказала? «Наш король убийцей быть не может…». Не может… Но я убийца перед всем светом! Значит, что? Значит, не король?! И матушка, если вслух и скажет: «он тот, кто должен…», то про себя подумает: «кто должен БЫЛ БЫ стать нашим королём, но запятнал себя убийством»!
Как будто другие не убивали…
Но я по глазам вижу, что не простила, не забыла и, словно ждёт чего-то, отстранённо и настороженно.., хотя, понять не могу – чего?