Жанна д'Арк
Шрифт:
– Будь что будет, а я не скажу ничего другого, кроме того, что было мной уже сказано на суде.
Тогда мудрые богословы пришли на помощь Кошону, и все вместе они замучили ее своими рассуждениями, аргументами и цитатами из священного писания; при этом они без конца твердили, что она обязана причаститься, и пытались соблазнить ее этим, надеясь, что она уступит и согласится передать свою миссию на суд церкви, то. есть на их суд, как будто они представляли собой всю церковь! Но и это не дало ничего. Если бы меня спросили, я мог бы предсказать им это заранее. Но они никогда меня ни о чем не спрашивали, – я был в их глазах слишком мелкой козявкой.
Беседа закончилась угрозой, –
– Церковь взывает к тебе – подчинись! Если ты ослушаешься, она отступится от тебя как от язычницы!
Вы представляете, что это значит – отлучить от церкви! Быть покинутой церковью – этой высшей властью, в руках которой судьба рода человеческого! Быть покинутой церковью, скипетр которой простирается выше самых дальних созвездий, мерцающих в небе, чье могущество господствует над миллионами живущих и над миллиардами усопших и дрожащих в чистилище в ожидании искупления или гибели! Быть покинутой церковью, чье благоволение открывает перед тобой врата рая и чей гнев ввергает тебя в неугасимое пламя адской бездны; быть покинутой властью, сила которой затмевает власть любого земного владыки настолько, насколько мощь и блеск земного монарха затмевает и подавляет пестроту деревенской ярмарки! Быть покинутой королем – о да, – это смерть, а смерть страшна, но быть покинутой Римом, быть отвергнутой церковью? Ах, перед этим ужасом смерть – ничто, ибо это означает осуждение на жизнь вечную, и на какую жизнь!
Мысленно я представлял себе красные, бушующие волны в безбрежном море огня, мне рисовались бесчисленные множества черных грешников, подбрасываемых языками пламени, стонущих, воющих и снова ввергаемых в пучину; я знал, что Жанна в своем воображении видела точно такую же картину, когда сидела молча в глубоком раздумье. И я поверил, что теперь она может уступить, и она непременно уступит, ибо эти люди способны были исполнить свою угрозу и предать ее на вечные муки; движимые злобой и ненавистью, они были способны на все.
Но какой же я был глупец, допуская подобные мысли и сомнения! Разве Жанна д'Арк такая, как другие? Верность принципу, верность истине, верность своему слову – все это было частью ее самой, ее плотью и кровью. Она не могла измениться, не могла отрешиться от этих прекрасных качеств. Она была олицетворением верности, воплощением стойкости. На чем она однажды остановилась, на том она и будет стоять до конца; и даже самый ад не сдвинет ее с места.
«Голоса» не разрешали ей подчиниться незаконным вымогательствам судей, и она не уступит никогда. Она будет терпеливо ждать, безропотно ждать, – и будь что будет.
Мое сердце изнывало в тоске, когда я выходил из темницы, а она оставалась безмятежной и ничем не озабоченной. Она поступила так, как велел ей долг, и этого достаточно; последствия – не ее дело. Прощальные слова ее были полны кротости и удовлетворенного спокойствия:
– Я родилась и крестилась доброй христианкой и такой же доброй христианкой хочу умереть.
Глава XV
Прошло еще две недели, наступило 2 мая; в воздухе потеплело, в долинах и на полянах появились первые луговые цветы, в лесах защебетали птицы, природа сияла и нежилась под солнцем, всюду свежесть и обновление, сердца наполнились радостью, в мире пробудились надежды. Равнина за Сеной, бархатисто-зеленая, мягко простиралась вдаль; река была прозрачна и ласкова; островки, заросшие кустарником, были очаровательны, но еще более прекрасны были их нарядные отражения в сверкающих водах реки; и Руан, если смотреть с высокого обрыва
Сказав, что сердца наполнились радостью и надеждой, я подразумевал пробуждение природы и всего живого вообще. Но были исключения: мы – друзья Жанны д'Арк, и наша героиня – несчастная узница, брошенная в каменный склеп под мрачные своды огромной крепости, томящаяся без света и тепла, когда вокруг – лишь протяни руку – все залито солнцем, жаждущая увидеть хотя бы крохотный луч в своей темнице, – но, увы – ее лишили даже этого ничтожного блага мерзавцы в черных сутанах, готовившие ей гибель и поносившие ее доброе имя.
Кошону не терпелось продолжать свое грязное дело. Теперь он хотел испробовать новый план: нельзя ли чего-нибудь достичь путем убедительной аргументации и елейного красноречия, изливаемых на неисправимую пленницу устами опытного оратора. Таков был его план. Но читать ей «Двенадцать пунктов» нового обвинительного заключения он не посмел. Нет, даже Кошон стыдился показывать ей эту чудовищную клевету; червяк стыда, издыхавший в недрах его жирного тела, на этот раз проявил признаки жизни.
Итак, в погожий день второго мая вся черная свора собралась в просторном зале крепостного замка. Епископ из Бовэ поднялся на свой трон, а шестьдесят два члена коллегии уселись перед ним; стража и писцы заняли свои места, и на кафедре появился оратор.
Затем мы услышали в отдалении звон цепей: Жанна вошла в сопровождении тюремщиков и села на свою одинокую скамью. Теперь, после двухнедельного отдыха от изнурительных допросов, она казалась здоровой и заметно похорошела.
Она взглянула на судей, увидела оратора и сразу же поняла обстановку.
Оратор заготовил свою речь заранее, она была переписана и спрятана в рукаве. Речь была так объемиста, что походила на книгу. Начал он без запинки, однако посредине какого-то цветистого периода память изменила оратору и ему пришлось заглянуть в рукопись, что в значительной степени испортило эффект. Через минуту то же самое повторилось еще раз и, наконец, в третий раз. Оратор покраснел от смущения, присутствующие выразили сочувствие, и бедняга совсем растерялся. Тогда Жанна бросила реплику, которая окончательно до-канала его. Она сказала:
– Читайте вашу «книгу», а потом я отвечу.
Надо было видеть, как смеялись эти дряхлые старцы, многие хватались за животы, а незадачливый оратор имел такой глупый и беспомощный вид, что вызывал всеобщую жалость, и даже я готов был ему посочувствовать. Да, Жанна после отдыха была в хорошем настроении, и присущее ей чувство юмора снова пробивалось наружу. Она сделала ему замечание совершенно серьезно, но мне был понятен скрытый смысл ее слов.
Когда оратор снова обрел дар речи, он последовал благоразумному совету Жанны и больше не пытался блеснуть искусством импровизации, а прочел остаток речи по «книге». Он свел двенадцать пунктов к шести, и эти шесть тезисов размазал, как умел, в своей обвинительной речи.
Время от времени он останавливался и задавал вопросы, а Жанна отвечала. Подробнейшим образом были истолкованы сущность и значение церкви воинствующей, и от Жанны еще раз потребовали, чтобы она подчинилась ей.
Ответ был прежний.
Потом у нее спросили:
– Веришь ли ты, что церковь способна заблуждаться?
– Я верю, что она заблуждаться не может; но за дела и слова мои, совершенные и произнесенные по велению господа, я буду отчитываться лишь перед ним.
– Не хочешь ли ты этим сказать, что у тебя не может быть судьи на Земле? Разве святейший отец наш папа не судья тебе?