Жар-птица. Свирель славянина

Бальмонт Константин Дмитриевич

И едва в полуночь от престола Господнего двигнет Ангел покров и венец, Петел тут пробуждается, глас его возглашается, из конца поднебесной в конец. И до света свершается эта песнь предрассветная, от жилищ до безлюдных пустынь. Бог-Творец величается, радость в мир возвещается, радость темным и светлым. Аминь.

СВАДЬБА МЕСЯЦА

Как женился Светлый Месяц на Вечерней на Звезде, Светел праздник был на Небе, светел праздник на

Воде. Страны облачны простерли серебристое руно, Океан восколебался, перстень с Неба пал на дно. До Земли лучи тянулись, и качалася трава, В горних высях собирались все святые божества. Молния дары делила: тучи взял себе Перун, Лель-Любовь с Красою-Ладой взяли звоны светлых струн. Бог Стрибог себе взял ветры, им приказывал играть, И под рокот Океана разыгралась эта рать. Световит, хоть и дневной он, посаженным был отцом, Новобрачных он украсил золотым своим кольцом. Синеокая Услада получила тихий час, Светлый час самозабвенья, с негой влажных синих глаз. Океанская бескрайность ткала зыбь в морских звездах, Чудо Моря, Диво-Рыба колыхалась на волнах. И Русалки разметались в белых плясках по воде, И в лесах шептались травы, лунный праздник был везде. В тот всемирный звездный праздник возвещала высота, Что с Вечернею Звездою будет век дружить мечта. Тот всемирный лунно-звездный светлый праздник возвещал, Что навеки в новолунье будет в Море пьяным вал.

ПЕРУН

У Перуна рост могучий, Лик приятный, ус златой, Он владеет влажной тучей, Словно девой молодой. У Перуна мысли быстры, Что захочет — так сейчас, Сыплет искры, мечет искры Из зрачков сверкнувших глаз. У Перуна знойны страсти, Но, достигнув своего, Что любил он — рвет на части, Тучу сжег — и нет его.

ПРОБУЖДЕНИЕ ПЕРУНА

При начале весны пробужденный Перун Вылетает на пламени синем, И под громы своих вулканических струн Он несется по вышним пустыням. Он безумно летит в урагане огней, И хохочет, ликуя без меры, Вылетая из склепа оконченных дней Семимесячной зимней пещеры. Перед ним Океан, и, его бороздя, И

громами овеяв стремленье, Ослепительный бог, в ожерельях дождя, Самоцветные сеет каменья. Разрываются стены сомкнувшихся гор, Что зовутся меж смертными тучи, И уносится он, возлюбивший простор, Огневзорный, веселый, певучий. Вот уж он обогнул весь размах высоты, И пропал, утонул, как мечтанье, — Только там, где он был, засветились цветы, Да разбитое молнией зданье.

ГУСЛИ-САМОГУДЫ

Там, где гор сложились груды, В крепость-дом Громовника, Диво-гусли-самогуды В замке спрятаны века. Много сильных восходило До скалистой высоты, Но всегда слабела сила Ровно-ровно у черты. Много избранных хотело Самогуды-гусли взять, Ровно-ровно у предела Стыла их живая рать. Превращаясь в изваянья, Их застывшие тела Увеличивали зданье, Дом, где музыка была. Так узорно каменели Ровно-ровно у черты. И растут из камня ели, В царстве гордой высоты. Резким возгласом промчится В свисте бури крик орла, Стонут гусли, песня длится, Сказка музыки светла. Много тел сложилось в груды, Грозен дом Громовника, Входят души в самогуды, Песня воздуха звонка.

ТРИГЛАВ

Триглав, царящий троекратно, Над Небом, Бездной, и Землей, Зачем глядишь ты так возвратно Тройной козлиной головой? Ужели в Небе те же мысли, Что в Бездне бездн, и на Земле? Везде ль желания повисли, Как гроздья звезд в полночной мгле? И светлоглазый взгляд хотенья Ужели всюду повторен? И то же ль в тлении горенье, Что трижды в вечностях закон? Везде ли те же есть узоры, И те ж для всплесков берега? И те же пламенные взоры, И те же острые рога? И тот же, трижды взятый с бою, Чтоб снова жалить нас, удав? Над троекратною судьбою Неукоснительный Триглав!