Жар-птица. Свирель славянина

Бальмонт Константин Дмитриевич

Если старого послать к ним, долго ждать, а спешен час, А середнего послать к ним, запоят вином как раз, Если ж малого послать к ним, заиграется он там, Только девушек увидит, не дождаться вести нам. Видно, надобно нам будет, чтоб пошел к ним сам Вольга, Посмотрел бы да послушал да почувствовал врага». Тут Вольга оборотился, малой пташкой полетел, Против самого оконца, пред царем Турецким сел. Речи тайные он слышит Говорит с царицей царь: — «Ай, царица, на Руси-то не растет трава как встарь, И цветы-то на Руси уж не по-прежнему цветут. Нет в живых Вольги, должно быть». — Говорит царица тут: «Ай, ты царь, Турец-Сантал мой, все как есть цветок цветет. На Руси трава густая все по-прежнему растет А спалось мне ночью, снилось, что с Восточной стороны Пташка малая несется, звонко кличет с вышины. А от Запада навстречу черный ворон к ней летит, Вот слетелись, вот столкнулись, ветер в крылья им свистит. В

чистом поле бой зачался, пташка — малая на взгляд, Да побит ей черный ворон, перья по ветру летят». Царь Турец-Сантал подумал, и беседует с женой: — «Так я думаю, что скоро я на Русь пойду войной. На святой Руси возьму я ровно девять городов, Шубку выберу тебе я, погощу, и был таков». А Турецкая царица говорит царю в ответ: — «Городов не покоришь ты, не найдешь мне шубки, нет». Вскинул очи, осердился, забранился царь Сантал. «Ах, сновидица-колдунья!» И учить царицу стал. «Вот тебе! А на Руси мне ровно девять городов. Вот тебе! А шубка будет Погощу, и был таков». Тут Вольга оборотился, примечай не примечай, Только в горницу ружейну впрыгнул малый горностай, Все луки переломал он, зубом острым проточил, Тетивы все перервал он, прочь из горницы скочил. Серым волком обернулся, на конюший прыгнул двор, Перервал коням он глотки, прыг назад — и чрез забор. Обернулся малой пташкой, вот в подоблачьи летит, Свиснул, — дома Светел Киев, он с дружиною сидит. «Он дружина, собирайся!» И дрожит Турец-земля. На Руси чуть дышит ветер, тихо колос шевеля. И склонилися пред силой молодецкою Царь-Сантал с своей царицею Турецкою. Проблистали и упали сабли вострые, Развернулись чудо-шали ярко-пестрые, И ковры перед дружиною узорные, Растерял пред пташкой ворон перья черные. И гуляет, и смеется вольный, светлый наш Вольга, Он уж знает, как коснуться, как почувствовать врага.

ПОТОК

Засветились цветы в серебристой росе, Там в глуши, возле заводей, в древних лесах. Замечтался Поток о безвестной красе, На пиру он застыл в непонятных мечтах. Ласков Князь говорит «Службу мне сослужи». Вопрошает Поток «Что исполнить? Скажи». «К Морю синему ты поезжай поскорей, И на тихие заводи, к далям озер, Настреляй мне побольше гусей, лебедей». Путь бежит. Лес поет Гул вершинный — как хор. Белый конь проскакал, было вольно кругом, В чистом поле пронесся лишь дым столбом. И у синею Моря, далеко, Поток. И у заводей он Мир богат Мир широк. Слышит витязь волну, шелест, вздох камышей. Настрелял он довольно гусей, лебедей. Вдруг на заводи он увидал Лебедь Белую, словно видение сна, Чрез перо вся была золотая она, На головушке жемчуг блистал. Вот Поток натянул свой упругий лук, И завыли рога, и запел этот звук, И уж вот полетит без ошибки стрела, — Лебедь Белая нежною речью рекла: «Ты помедли, Поток Ты меня не стреляй Я тебе пригожусь. Примечай». Выходила она на крутой бережок, Видит светлую красную Деву Поток И в великой тиши, слыша сердце свое, Во сырую он землю втыкает копье, И за остро копье привязавши коня, Он целует девицу, исполнен огня «Ах, Алена душа, Лиховидьевна свет, Этих уст что милей? Ничего краше нет» Тут Алена была для Потока жена, И уж больно его улещала она — «Хоть на мне ты и женишься нынче. Поток, Пусть такой мы на нас налагаем зарок, Чтобы кто из нас прежде другого умрет, Тот второй — в гроб — живой вместе с мертвым пойдет». Обещался Поток, и сказал. «Ввечеру Будь во Киеве, в церковь тебя я беру Обвенчаюсь с тобой». Поскакал на коне. И не видел, как быстро над ним, в вышине, Крылья белые, даль рассекая, горят, Лебедь Белая быстро летит в Киев град. Витязь в городе Улицей светлой идет. У окошка Алена любимого ждет. Лиховидьевна — тут. И дивится Поток. Как его упредила, ему невдомек. Поженились. Любились. Год минул, без зла Захворала Алена и вдруг умерла. Это хитрости Лебедь искала над ним, Это мудрости хочет над мужем своим. Смерть пришла — так, как падает вечером тень. И копали могилу, по сорок сажень Глубиной, шириной И собрались попы, И Поток, пред лицом многолюдной толпы, В ту гробницу сошел, на коне и в броне, Как на бой он пошел, и исчез в глубине. Закопали могилу глубокую ту, И дубовый, сплотившись, восстал потолок, Рудожелтый песок затянул красоту, Под крестом, на коне, в темной бездне Поток. И лишь было там место веревке одной, Привязали за колокол главный ее. От полудня до полночи в яме ночной Ждал и думал Поток, слушал сердце свое Чтобы страху души ярым воском помочь, Зажигал он свечу, как приблизилась ночь, Собрались к нему гады змеиной толпой, Змей великий пришел, огнедышащий Змей, И палил его, жег, огневой, голубой, И касался ужалами острых огней. Но Поток, не сробев, вынул верный свой меч, Змею, взмахом одним, смог главу он отсечь. И Алену он кровью змеиной омыл, И восстала она в возрожденности сил. За веревку тут дернул всей силой Поток. Голос меди был глух и протяжно-глубок. И Поток закричал. И сбежался народ. Раскопали засыпанных. Жизнь восстает. Выступает Поток из ночной глубины, И сияет краса той крылатой жены. И во тьме побывав, жили долго потом, Эти двое, что так расставались со днем И молва говорит, что, как умер Поток, Закопали Алену красивую с ним. Но в тот день свод Небес был особо высок, И воздушные тучки летели как дым, И с Земли уносясь, в голубых Небесах, Лебединые крылья белели в лучах.

СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ

Высота ли, высота поднебесная, Красота ли, красота бестелесная, Глубина ли, глубина Океан морской, Широко раздолье наше всей Земли людской. Из-за

Моря, Моря синею, что плещег без конца, Из того ли глухоморья изумрудного, И от славного от города, от града Леденца, От заморского Царя, в решеньях чудного, Выбегали, выгребали ровно тридцать кораблей, Всех красивей тот, в котором гость богатый Соловей, Будимирович красивый, кем гордится вся земля, Изукрашено судно, и Сокол имя корабля. В нем по яхонту по ценному горит взамен очей, В нем по соболю чернеется взамен густых бровей, Вместо уса было воткнуто два острые ножа, Уши — копья Мурзавецки, встали, ветер сторожа, Вместо гривы две лисицы две бурнастые, А взамен хвоста медведи головастые, Нос, корма его взирает по-туриному, Взведены бока крутые по-звериному. В Киев мчится этот Сокол ночь и день, чрез свет и мрак, В корабле узорном этом есть муравленый чердак, В чердаке была беседа — рыбий зуб с игрой огней, Там, на бархате, в беседе, гость богатый Соловей. Говорил он корабельщикам, искусникам своим: «В город Киев как приедем, чем мы Князя подарим?» Корабельщики сказали: «Славный гость ты Соловей, Золота казна богата, много черных соболей, Сокол их везет по Морю ровно сорок сороков, И лисиц вторые сорок, сколь пушиста тьма хвостов, И камка есть дорогая, из Царь-Града свет-узор, Дорогая то не очень, да узор весьма хитер». Прибежали корабли под тот ли славный Киев град, В Днепр реку метали якорь, сходни стали, все глядят. Вот во светлую во гридню смело входит Соловей, Ласков Князь его встречает со дружиною своей. Князю он дарит с Княгиней соболей, лисиц, камку, Ничего взамен не хочет — место в саде, в уголку. «Дай загон земли», он просит, «чтобы двор построить мне, Там, где вишенье белеет, вишни будут спеть Княжне». Соловью в саду Забавы отмежевана земля, Он зовет людей работных со червлена корабля. «Вы берите-ка топорики булатные скорей, Снарядите двор в саду мне, меж узорчатых ветвей, Где Забава спит и грезит, в час как Ночь в звездах идет, В час как цветом, белым цветом, часто вишенье цветет». С поздня вечера дружина с топорами, ровен звук, Словно дятлы по деревьям, щелк да щелк, и стук да стук. Хорошо идет, к полуночи и двор поспел, гляди, Златоверхие три терема, и сени впереди, Трои сени, все решетчаты, и тонки сени те, В теремах все изукрашено, как в звездной высоте. Небо с Солнцем, терем с солнцем, в небе Месяц, месяц здесь, В Небе звезды, в Небе зори, в зорях звездных терем весь. Вот к заутрени звонили, пробуждается Княжна, Ото сна встает Забава, смотрит все ли спит она? Из косящата окошка в свой зеленый смотрит сад, Златоверхие три терема как будто там стоят. «Ой вы мамушки и нянюшки, идите поскорей, Красны девушки, глядите, что в саду среди ветвей. Это чудо ль показалось мне средь вишенья в цвету? Наяву ли увидала я такую красоту?» Отвечают красны девушки и нянюшки Княжне: «Счастье с цветом в дом пришло к тебе, и в яви, не во сне». Вот идет Забава в сад свой, меж цветов идет Княжна, Терем первый, в нем все тихо, золотая там казна, Ко второму, за стенами потихоньку говорят, Помаленьку говорят в нем, все молитву там творят, Подошла она ко третьему, стоит Княжна, глядит, В третьем тереме, там музыка, там музыка гремит. Входит в сени, дверь открыла, испугалася Княжна, Резвы ноги подломились, видит дивное она: Небо с Солнцем, терем с солнцем, в Небе Месяц месяц здесь, В Небе звезды, в Небе зори, в звездных зорях терем весь. Подломились резвы ножки, Соловей догадлив был, Гусли звончаты он бросил, красну деву подхватил, Подхватил за белы ручки тут Забаву Соловей, Клал ее он на кровати из слоновьих костей, На пуховые перины, в обомленьи, положил: — «Что ж, Забава, испужалась?» — Тут им день поворожил. Солнце с солнцем золотилось, Месяц с месяцем горел, Зори звездные светились, в сердце жар был юн и смел. Сердце с сердцем, очи в очи, о, как сладко и светло, Белым цветом, всяким цветом, нежно вишенье цвело.

САДКО

Был Садко молодец, молодой Гусляр, Как начнет играть, пляшет млад и стар. Как начнут у него гусли звончаты петь, Тут выкладывать медь, серебром греметь. Так Садко ходил, молодой Гусляр, И богат бывал от певучих чар. И любим бывал за напевы струн, Так Садко гулял, и Садко был юн. Загрустил он раз: «Больно беден я, Пропадет вот так вся и жизнь моя». Закручинился он, к Ильменю пришел, Гусли звончаты взял, зазвенел лес и дол. Заходила волна, загорелась волна, Всколыхнулась со дна вся вода-глубина. Он так раз проиграл, проиграл он и два, А на третий мелькнула пред ним голова. Водный Царь перед ним, словно белый пожар, Разметался, встает, смотрит юный Гусляр. «Все, что хочешь, проси». — «Дай мне рыб золотых».  — «Опускай невода, много вытащишь их». Трижды бросил в Ильмень он свои невода, Рыбой белой и красной дарила вода, И пока допевал он напевчатый стих, Дал Ильмень ему в невод и рыб золотых. Положил он всю рыбу на полных возах, Он в глубоких ее хоронил погребах. Через день он пришел и открыл погреба, — Эх Садко молодец, вот судьба так судьба: Там, где красная рыба — несчетная медь, Там, где белая — серебра полная клеть, А куда положил он тех рыб золотых, Все червонцы лежат, сколько их, сколько их! Тут Гусляр молодой стал богатый Купец, Гость Богатый Садко. Ну Гусляр молодец! Он по Новгороду ходит и глядит. «Где товары тут у вас?» — он говорит. «Я их выкуплю, товары все дотла». Вечно молодость хвастливою была. «Я сто тысячей казны вам заплачу. Где товары? Все товары взять хочу». Он поит Новогородских мужиков, Во хмелю-то напоить он всех готов. Выставляли тут товаров без конца, Да не считана казна у молодца. Все купил он, все, что было, он скупил, Он, сто тысячей отдав, богатым был. Терем выстроил, в высоком терему Камни ночью самоцветятся во тьму. Он Можайского Николу сорудил, Он вес маковицы ярко золотил. Изукрашивал иконы по стенам, Чистым жемчугом убрал иконы нам. Вызолачивал он царские врата, Пред жемчужной — золотая красота. А как в Новгороде снова он пошел, Он товаров на полушку не нашел, И зашел тогда Садко во темный ряд, Черепки, горшки там битые стоят. Усмехнулся он, купил и те горшки: «Пригодятся», говорит, «и черепки», «Дети малые», мол, «будут в них играть, Будут в играх про Садко воспоминать. Я Садко Богатый Гость, Садко Гусляр, Я люблю, чтобы плясал и млад и стар. Гусли звончаты недаром говорят: Я Садко Богатый Гость, весенний сад!»