Шрифт:
"И погибель в том найдёт живущий,
Коль уму её сердце своё подчинит"
Вступление
Ай и разгорится закат алым маковым! Полягут травы во поле сонные, дремотой сладкой напоённые, туманом бледным окутанные. И полетят тени крылатые, закроют собой полнеба, наведут шум, потревожат землю русскую. И станет на всём белом свете марево. Тогда поднимутся сыны верные, на бой сбираться станут. А того не ведают, что бой неравным будет. И ждёт погибель всякого,
Завязь первая
Течёт-бежит река времени, преград на пути своём не зная. Вытекает из-под камня тонким ручьём, пробегает вдоль долин, уходит в рощу, а оттуда стремится в горы, чтоб сорваться с вышины потоком струящимся. Так и жизнь человеческая от начала и до конца своего – той реке подобна. Не удержать, не изменить её течения. Вначале идёт не спеша, потом всё быстрее и быстрее. Где остановку сделать ей, где оборваться – про то неведомо нам, смертным. А только есть, говорят, судьба, что отмеряет человеку путь. И кто повстречается лицом к лицу с нею, тот истину всю познает. Так сызмальства учили нас деды-прадеды, и мы все веру в то держали крепкую.
Жил в селении неподалёку от нашей избы старик Микула, и было у него, как водится, три сына. Жена его умерла рано, река жизни её оборвалась внезапно. Остались в наследство дети. И звали их Гаврила, Данила и Иван. Гаврила – парень дюжий, ростом высок, в плечах широк. Умом не сверкал, зато работу исполнял. Податливый да молчаливый. Данила – тот был роста небольшого, и с виду неказистый, зато какой голосистый! С утра до вечера байки сочинял да всем соседям напевал.
А третий, Иванушка, был словно не от мира сего. Скромный, отчуждённый, ото всех людей отгороженный. Бывало, лежит на печи, в потолок глядит и думает о чём-то своём. Или выйдет в чисто поле, сорвёт былинок, цветочков разных и давай плести. Узоры у него получались красивые, да только никому Иван своё рукоделие не показывал. Боялся – засмеют. Мог ещё на гармошке губной играть мелодию звонкую, да слушателей у него не было. Так и ходил везде и всюду один, дожив до восемнадцати лет, никем привечаем не был, добрым словом не обласкан, светлым чувством не обогрет.
Как-то старик Микула начал примечать, что повадился ночами на их поле вор ходить. Пшеница едва поспевает, на следующее утро её как не бывало. Колосья словно серпом срезанные. И на поле – пустошь. «Откуда такое? – думает Микула. – Сорок шесть лет живу – отродясь не видывал. Надо бы вора выследить!»
Зовёт к себе Микула сына старшего и наказ ему даёт:
– Сослужи, Гаврила, отцу службу. Сей же ночью отправляйся в дозор на поле. С поста своего не сходи, глаз не смыкай. Как только вор себя покажет, тотчас хватай его и сюда веди. Отучим враз как басурманить да урожай чужой губить.
– Сделаю, отец, всё, что скажешь, – отвечает Гаврила. И ночью отправляется в дозор. Ходит Гаврила по полю, во все глаза глядит, к каждому шороху прислушивается. Тут, откуда ни возьмись, поднимается шум страшный. Гром громыхает, молнии над самой головой сверкают. Испугался Гаврила и бегом к соседке Дуняшке побежал.
– Отвори! – кричит и в дверь кулаками стучит.
Дуняшка двери отпирает, Гаврилу впускает.
– Пришёл ко мне, ненаглядный, – и на шею ему кидается.
Знал Гаврила, что Дуняшка давно на него заглядывается, да всё раздумывал о том, надобно ли ему. А теперь вдруг оказалось – надобно.
Целую
– Ну, что, сын, знать, с вором тем не справился, не уследил. А только колосья опять все срезаны, травы вытоптаны.
– Виноват, отец, – кается Гаврила. – Видно, бес меня попутал, окаянный.
Посмотрел на него старик Микула и ничего говорить не стал. Отпустил с миром. А Гаврила и рад. В тот же день к Дуняшке опять побежал.
Зовёт Микула среднего сына и наказ ему даёт тот же самый: чтоб вора соглядать, пшеницу уберечь. Данила клятвенно обещает отцу исполнить в точности его веленье. Пошёл на поле ночкой тёмною, глаза то и дело потирая, чтоб не уснуть. А только грянул гром, молнии засверкали, шум и вой раздался кругом – страшно стало – жуть! Бросил всё Данила, побежал к соседу своему Макару. А тот и рад незваному гостю. На пороге его встречает, пивом-солодом угощает.
– Знать, на именины ты ко мне, Данила?
– Верно то, верно, – кивает Данила, а сам думает: «Лучше здесь ночь пересижу, но на поле возвращаться уж не стану. Живым оттуда не уйти».
Наутро, только ступил Данила на порог родного дома, отец ужо его встречает.
– Что, сын мой, и ты не справился? Не выследил вора? Пшеницы-то как не бывало, и на поле – пустошь.
– Прости, отец, сына нерадивого. А только караулить я боле не пойду.
Махнул рукой старик Микула и отпустил сына с миром. В тот же день побежал Данила к соседу Миките – его именины справлять.
Делать нечего Микуле – пришлось младшего сына звать.
– Где же ты, Ванюша?
А он на завалинке сидит, гармошку к губам прикладывает и играет.
– Здесь я, батюшка. Звал?
– Звал. Надобно тебе в дозор идти. Вор проклятый нас одолел. Так всего урожая лишит. Соглядай его, Ванюша.
Молчит Иван, не говорит ни слова. А как ночь настаёт, кладёт гармошку за пазуху и отправляется на поле. По пути цветы собирает, да в венок вплетает. А потом ложится в травы высокие и глаза в небо поднимает. Чуть погодя раздаётся шум страшный – гром громыхает, молнии сверкают. Ивану всё нипочём, лежит себе, тихонько посвистывает. Вдруг гром стихает, и слышится Ивану, будто где-то вдалеке еле слышно кто-то песню незнакомую дивным голосом напевает. Прислушивается Иван, лежит, не шелохнётся. А голос тот всё ближе и ближе, и вот уже совсем рядом. Приподнялся на локте Иван, чтоб посмотреть на того, кому голос сей дивный принадлежит. И вдруг словно ослепило его ярким светом. Закрыл Иван глаза. А когда потёр их рукой и открыл вновь, то предстало перед ним чудо чудное, диво дивное. То была Девица красы неописуемой с золотыми локонами, до самой земли спускающимися. И была она совсем нага. Ни единого куска ткани, чтобы прикрыть тело её девичье. Засмотрелся Иван, глаз оторвать не может. А Девица идёт по полю, песню напевает. Взмахнёт рукою – и колосья падают, будто срезанные. А там, где ногами босыми ступает, травы ложатся о землю и вспыхивают, словно огнём их выжигают. Сгорают травы, и вместо них на поле пустошь образуется, а пепел по ветру разлетается.
Долго смотрел Иван, заворожённый чудным зрелищем. А как стала песнь смолкать, вспомнил тут о наказе отцовском. «Вот кто, значит, вором заделался!»
Подкрался Иван к Девице незаметно. Видит – свёрток какой-то лежит. Потянулся к нему, схватил, развернул. А в свёртке том одежда её лежала. Спрятал Иван одежду за пазуху и потихоньку отполз подальше. Девица воротилась к тому месту, где одежду сбросила, глянула – нет ничего! Стала искать – нет как нет. А рассвет уже близится. И скоро солнце взойдёт.
Конец ознакомительного фрагмента.