Жаркое лето 1762-го

Булыга Сергей Алексеевич

— Садись!

Иван сел и намотал на руку вожжи, после оглянулся. Рогатки видно уже не было. Семен сказал:

— Живые, Ваня! Оба! А мне такой был гадкий сон! И я их как увидел, так сразу подумал: это моя смерть стоит. А вот и не смерть!

Иван сказал:

— Теперь будет погоня.

— Не обязательно, — сказал Семен. — Они же не знают, кто мы такие. Может, мы просто разбойники, душегубы какие-нибудь, конокрады, а никакие не сам знаешь кто. И, потом, откуда им погоню брать? Эти, на рогатке, были пешие, такие не годятся. А отнимать кого от высочайшего эскорта, это, знаешь ли, дело опасное. Потому что вдруг нас здесь таких много, за каждой елью?

И тогда только эти за нами, как остальные наши — сразу на нее! И от голубицы только перья полетели! Нет, брат, так не бывает. И поэтому перед деревней придержи, пусть они и дальше думают, что мы не по их душу. Ехай!

И они еще проехали, а после, придержав лошадей, миновали ту деревню. Это Ириновка, сказал Семен, теперь ровно тридцать верст осталось. Помнишь, ты царицу эскортировал, тут же добавил он, так вот там тоже было ровно столько же. И как вы славно приехали! Вот так и нам сейчас бы.

Но так не получилось. А было вот как. После Ириновки они опять погнали, хоть за ними никто и не гнался, а потом, когда подъехали к еще одной деревне, там где господский дом (и не тот, который там сейчас, а еще старый, одноэтажный), то от него к дороге кто-то побежал, размахивал руками и показывал, чтобы они его подождали. Но они, конечно, ждать не стали, а даже немного прибавили. Тот стал кричать, тогда они еще прибавили. Тогда тот повернулся к дому и стал кричать уже туда. Тогда Иван начал хлестать уже нешуточно. И правильно сделал, потому что не успели они еще перевалить через пригорок, как уже увидели, что из того дома, от Всеволожских, выезжают две тройки одна за другой.

— Дай теперь я! — сказал Семен, вставая. Как будто бы Иван устал! Но Иван не спорил, они поменялись, и теперь правил Семен, а Иван сидел сзади и время от времени оглядывался, наблюдая, не показались ли те тройки, та погоня.

Но пока все было хорошо. И оставалось уже совсем мало, они уже даже миновали Ржевку, и там их никто не сторожил, не окликал, и они уже опять погнали. И уже даже так тогда все казалось ловко и складно, что Семен опять достал стаканчики и они два раза приложились, после Семен сказал, что те тройки, может, были не за ними, а за голубицей, и они туда поехали, в ту сторону.

— Потому что кто мы им такие, Иван! — сказал Семен в сердцах. — Да никто совсем, вот как! Это же мы только думаем, что мы все решаем. Вот как сейчас у нас было: вышли измайловцы, вышли преображенцы, стали кричать: этого долой, а эту возвести. Так не про себя же думали, а про него и про нее. И Никита Иванович это быстро сообразил! И он уже не говорит про конституцию, про две палаты или про свободу слова. Потому что — что такое конституция? Кто ее видел? Никто! И мало этого — и видеть не желает. Не доросли мы еще до нее. Вот, может, только наши внуки, и уже при сыновьях Павла Петровича, эти уже могут чего-то захотеть. И вот уже тогда они выйдут на площадь, например, перед Сенатом, и скажут: давай конституцию! А Павла Петровича сын — скажем, Александр или пусть даже, скажем, Николай — на это сильно разгневается. И скажет: ах, вам конституция надобна? А картечи не желаете? А ка-ак даст по ним залп! Они ка-ак побегут! И на Неву, на лед! А он еще раз — по льду! Вот такое вот побоище потомкам в назидание… А это что там такое?

Иван оглянулся и увидел, что это опять те две тройки. Они скакали очень быстро, как во сне, когда нет никакого спасения.

Но Семен сказал:

— Ишь ты! Ну, тогда ладно! Тогда кривая вынесет! Не унывай, Иван! Уйдем!

И он стал еще, еще нахлестывать. А до города, до первой городской рогатки,

оставалось, может, версты три. Ну, или четыре, не больше. Семен хлестал. А Иван сидел, оборотившись на погоню, смотрел на них во все глаза и думал: хоть бы колесо у них слетело, что ли! Или занесло бы их! Или еще чего! А после опять про колесо, про занесло, про упряжь, про возницу…

И вдруг первая тройка как рыскнет! Как резко завернется в сторону! А возок как занесет вперед — и поперек поставит! А вторая тройка лошадьми в него! Хряск! Грохот! Крики, ржание! И пыль, пыль столбом поднялась!

— Семен! — крикнул Иван. — Смотри!

Семен оглянулся. И даже невольно придержал своих. А там, у них, кто-то уже поднялся, бегал, кто-то кричал, командовал. Да и всякой другой суеты там было предостаточно. Семен уже не погонял, и лошади, почуяв слабину, сразу перешли на рысь, а потом и совсем на рысцу. А Семен с Иваном все молча смотрели туда, где сшиблись те две тройки. После Семен сказал только:

— Да! — и сел обратно на козлы, тронул вожжи, и лошади побежали немного быстрей. Семен сказал еще раз: — Да! — А после, сдвинув шапку на глаза, осторожно добавил: — Бывает. Но и нам надо смотреть, Иван. Смотреть!

И они еще проехали. До городской рогатки перед перевозом было уже совсем немного, им оставалось еще раз подняться на горку, и оттуда бы они ее увидели. И оттуда же уже была бы видна и артиллерийская лаборатория, там часто бывал Данила Климентьевич. Может, он и сейчас там по делу, подумал Иван…

Но тут Семен вдруг сказал:

— Нет, мы прямо не поедем. Зарогатят нас там, чую! — После чего он резко встал и осмотрелся, сказал еще: — Береженого Бог бережет! — и повернул налево, на проселок. Еще проехал и сказал: — Так мы на Охту выедем, на Ниеншанц. Там тоже хороший перевоз, и, главное, нас там не ждут. А там, — и он кивнул назад, — там сейчас, может, сам Гришка Орлов стоит. С Алешкой. С Федькой. С кем еще? Сколько их всего, этих Орловых, братьев?

Иван молчал. Они еще проехали, теперь уже по той, прямо сказать, очень дрянной дороге. Места же там были совсем глухие, рядом с самой дорогой какие-то ямы накопаны, какой-то вырубленный лес, и, конечно, грязь, болото. А Семен поглядывал по сторонам и удовлетворенно кивал головой. После сказал, что скоро они выедут на лучшую дорогу. Но тут же спохватился и добавил:

— Нет, я один. — И обернулся на Ивана, повторил: — Один, я говорю. А ты сойдешь. Вон там сойдешь, под той сосной, — и он показал вперед. И продолжал: — И вот твой паспорт, Иван Хлыст, двадцать девять лет, холост. — Тут Семен полез за пазуху, за паспортом. Сказал: — Вот тебе он, держи, и я тебя больше не знаю. А ты меня. Понятно?

Иван молчал и паспорта не брал.

— Иван! — строго сказал Семен. — Я не шучу. Бери.

Иван взял паспорт и убрал к себе. Семен улыбнулся, сказал:

— Вот это славно. Вот как ты мне веришь — на слово! А вот и наша сосна.

Сказав это, Семен остановил возок и первым соскочил на землю. Следом соскочил Иван. Семен сказал:

— Теперь ты пойдешь вон туда, и вон за тем домом, а это от каменной фабрики что-то, сарай там какой-то, так ты мимо него сходи к воде. И там, возле воды, будут сидеть три человека, мужики такие, и играть в карты. В квинтич! Ты подойдешь к ним и скажешь: перевезите на ту сторону, я заплачу. Они спросят: а зачем тебе туда? Ты скажешь: хочу спрятать краденую лошадь. Они спросят: а где она у тебя? Ты скажешь: а вот здесь — и по груди себя похлопаешь. И это все. И они тебя на тот берег перевезут, и дальше не бросят. Это наши люди.