Жаркой ночью в Москве...
Шрифт:
И мы продолжали сидеть на двух стульях около стола. Напротив девичьей кровати.
И вдруг свечки ярко вспыхнули, на мгновение осветив смутную улыбку на иконе, и тут же засветились ровным разрешающем все светом.
– Besame, besame, mucho…
– Lips me! Take me! Love me!
И вопль женщин всех времен:
– Мой милый!!!
А наутро в распахнутое окно вкатилось огромное солнце. Вспыхнули на посошок свечи. Улыбнулся сквозь пламя Христос. Вспыхнули два стула вокруг стола. Вместе с девичьей (будем называть ее так по старой светлой памяти) кроватью…
Я стоял во
Второй звонок
Я посмотрел в телефонную книжку. Рядом с фразой «Христос Воскрес» появился телефон: 2-228-81-22. Я поднял трубку и набрал номер.
Мне ответил женский голос. Только что выпрыгнувший из девичества и балансирующий на краю несформировавшейся женственности. Она или не она?.. Слишком молодой голос… А собственно говоря, идентифицировать голос через пятнадцать, нет, двадцать, нет, двадцать пять лет, как раз в период третьего междуженья, по одному водопадному «Мой ми-и-и-илый!!!»… Смешно… Нет, грустно…
– Это ты?
– Я.
– Ну наконец-то. Ты, конечно, извини, что я не звонил, конечно, но телефон (что «телефон»?), который ты дала, конечно, куда-то… Ну вот… В тот раз я забыл спросить… (Что я забыл спросить?) Как ты?
– Да я пока не знаю… Ведь только-только… А ты уже ушел… А потом то ли пожар… то ли еще что-то… Скажи, Пасха уже закончилась?..
– Закончилась. (Чего-то у чувихи с мозгами… Какой-то прокол… Если что у нас… то надо будет ее Шмиловичу показать.) Прости, детка, провал в памяти, как тебя зовут?
– Не знаю. Меня никто никогда не звал. Так что откуда же мне знать…
Так. Точно крезанутая. Такой у меня еще не было. Разные были. Одноногая даже была. На гастролях в Благовещенске. Очень смешно: оглянешься – слева есть нога, а справа – нет. Правой ноги у нее не было… Или нет – левой. Конечно, левой. Потому что лицом ко мне – значит, все наоборот. Если слева от меня – то правая нога, а если справа – то левая. Которой-то как раз и не было. Вот я и запутался слегка. Вообще-то, как говорил Изя Блех, балетмейстер Большого театра, философ по душевному содержанию, ноги значения не имеют, они все равно в стороны идут.
Да это еще что! Как-то в семьдесят втором в два часа ночи шел я по Красной площади из «Националя» домой. Вообще-то домой мне в другую сторону, но я вот шел по Красной площади. А навстречу девица и что-то спрашивает на непонятном языке. Надо полагать, иностранка. Надо полагать, Кремлем интересуется. (Для тех, кто, может быть, неосведомлен, у нас очень красивый Кремль.) И я ей показываю Кремль. Снаружи, конечно. Внутрь тогда еще не пускали. Она бормочет что-то по-своему и отпивает прямо из горлышка трехзвездочный коньяк «Самтрест», который я прихватил из «Националя», чтобы до дома дойти. А как иначе ночью без коньяка до дома дойти, если на Красной площади иностранка Кремлем интересуется? И я, лежа на гостевой трибуне, объясняю ей про Спасскую башню, про библиотеку Ивана Грозного… А мимо идут курсанты Военно-политической Академии имени Дзержинского!
Короче говоря, она глухонемой оказалась. Вот так вот… На Красной площади… Глухонемую… За квинту… А вы говорите, одноногая… Не говорите?.. Вот и молчите, если ничего сказать не можете… А чего у меня в руке телефонная трубка?
– Аллё! Я вас слушаю!..
– Это я тебя слушаю.
– Ой-ей-ей… (это я про себя) Понял, понял, понял… А как меня зовут, ты хоть знаешь?
– Конечно. Тебя зовут «Ми-и-и-илый!!!». Правильно?
Что-то мне стало как-то холодно… Жаркой ночью в Москве… И в горле пересохло так, что слова сказать нет никакой возможности. Быстро к холодильнику. Так. Лучше.
– Ты еще здесь?
– Я всегда здесь, ми-и-и-илый.
Я сейчас умру.
– Еще скажи…
– Что «еще»?
– Как меня зовут.
– Ми-и-и-и-лый.
Нет, я сейчас точно умру. А зачем больше?
– Скажи, пожалуйста, девочка, к тебе можно?
Куда «можно»? Ведь все же сгорело. Или нет?
Хуже. Когда я обернулся, не было ни дома, ни подъезда. Не было ничего. Кроме пыльного бутафорского сквера…
Я стоял напротив подъезда старого московского дома, что во дворе по левой стороне Кропоткинского бульвара, если идти к Арбату. Поднялся на второй этаж, открыл дверь, вошел в маленькую квартирку, оттуда в еще меньшую комнатку.
Два стула около стола напротив узкой девичьей кровати. Хотя уже нет, не девичьей. Она сидела на ней, спрятав руки между коленями, и кротко смотрела на меня.
– Ты пришел, ми-и-и-илый…
– Я пришел, девочка. Как я мог не прийти? Я тебе кое-что принес…
Я раскрыл ладонь и положил на стол красное яичко.
– Христос Воскрес, девочка.
– Да. Конечно.
Она, не вставая, наклонилась вперед, закрыла глаза и приоткрыла рот. (Механизм, что ли, такой у них?)
Я шагнул к ней и зацепил яичко рукавом. Яичко упало и разбилось.
В телефонной книжке не было ни слов «Христос Воскрес», ни телефона 2-228-81-22. А зачем в записной книжке телефон из восьми цифр? Абсурд, нонсенс, игра больного воображения. Наука знает не очень много гитик. А я тем более.
Жаркой ночью в Москве.
– Печально это все, – сказал говорящий кот Герасим. – Ну да ладно, это ваша жизнь. Кстати, мы не уговорились, как прикажете вас называть?
– Дани называла меня Мишкой. Так что по наследству можешь называть меня Мишкой…
Кот задумался:
– Нет, «Мишка» каким-то амикошонством отдает. Вы все-таки весьма взрослый человек.
– Что значит «весьма»? – поинтересовался я, с недавних пор интересовавшийся геронтологией.
– Понимаете, прямо ответить на этот вопрос затруднительно. Проще – в метафорической форме. Вы представляете себе, что такое метафора?
– В общих чертах. Достаточно, чтобы периодически на них зарабатывать.