Жасминовый дым
Шрифт:
Санаторий пребывал в послеобеденной дрёме, тишину нарушали лишь отдалённые звуки пианино и приглушённые голоса детей, звучавшие, судя по всему, на третьем этаже, в музыкальной комнате. Да ещё наверху, на ступеньках второго этажа, шаркала шваброй уборщица баба Глаша, Глафира Львовна, ревнительница чистоты, работающая в этом санатории матери и ребёнка тридцать, а может, даже сорок лет.
Оранжевую женщину Юрик увидел в конце коридора, у двери под номером три. Повернув в замке ключ, она снова ему кивнула. И – вошла. Он шагнул следом. В полутёмной прихожей женщина оказалась уже без куртки, в голубой блузке, блондинка всё-таки, но рассмотреть её он опять не успел. Она закинула ему на шею мягкие руки, прильнув грудью и бёдрами,
– Нет-нет, не смотри на меня, зажмурься.
Он послушно зажмурился, услышав, как она шарит под подушкой. Нашла, наконец, хрустящую упаковку, надорвала её, приказав: «Надень!» Опыт близости у него был довольно скудным, партнёршами оказывались случайные девчонки, отколовшиеся с ним от загульных компаний, происходило это чаще всего в пляжных кабинках, наспех. И потому он волновался, руки его не слушались. Она сама занялась упаковкой, продолжая твердить: «Не смотри!» Он всё-таки смотрел сквозь прищур, видел, как она, оказавшись сверху и почувствовав его в себе, закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Но страсть рвалась из неё приглушёнными стонами, билась в её полноватом теле, словно пытаясь вырваться из телесного плена, обволакивала его горячим облаком, обжигая прикосновением напряжённых сосков, торопя, моля о завершении. И он, послушный её учащённому ритму, завершил, слегка задохнувшись, ошеломлённый её судорожными, медленными, нежно замирающими пульсациями и никогда ещё не испытанным чувством ослепительной опустошённости и бесплотного парения.
И ещё через минуту она так же быстро стала одевать его, подталкивать к двери, опять шепча что-то неразборчивое, отчётливо прозвучали слова «Спасибо» и вопрос «Сколько?» Он не понял, о чём она, увидел, как метнулась к сумке, был уже у дверей, когда почувствовал её руку в кармане плаща, а выйдя на ступеньки, спустившись мимо брошенного лежака на пустынный пляж с несмело моросящим дождём, обнаружил в кармане сотенную.
И тут же его ударила мысль: «Чаевые? Как гардеробщику?» Повернул обратно, поднялся на крыльцо, но услышав за дверью голоса – там, после музыкальных занятий, спускались дети с третьего этажа и орудовала шваброй, громко ворча, неугомонная баба Глаша, – решил: нет, не сейчас. Вечером, во время прогулки. Подойдёт. Вернёт деньги.
Он шёл через пляж к парку, сильнее обычного припадая на левую ногу, и снова словно бы видел её закушенную губу, слышал её стон, ощущая в себе смешение разных чувств – случайного подарка, нечаянного и радостного, подтверждающего в нём, двадцатилетнем шалопае, достойного внимания мужчину, и в то же время – жуткого оскорбления: «Как гардеробщику!» И ещё недоумевал: даже не спросила, как зовут, сама не назвалась. Значит, никаких больше встреч?
2
К вечеру распогодилось. Моросящий дождь ушёл в горы, упал на камни петлистых троп, растворился в сумрачных ельниках и скалистых расселинах. Небо посветлело. Туманная дымка над сонным морем истончилась, обозначив сизовато-чёткую, пугающе правильную линию горизонта, за которым, казалось, ничего нет – зияющая пустота, безжизненный холод. Юрик сидел в беседке, под платаном, высматривая среди гуляющих на пляже, у самой воды, оранжевую куртку. Таких курток оказалось две, одна, правда, чуть посветлее. Обе медленно передвигались вдоль морской кромки, отороченной пенистыми кружевами лёгкого, словно бы всё ещё дремлющего прибоя, в сопровождении двух подвижных детских фигурок, одетых в красно-синий и красно-жёлтый комбинезоны.
Наконец, Юрик решился. Вышел из беседки, спустился по асфальтовой тропе к пляжу и, расстегнув плащ (любил ходить так, чтобы его полы развевались), пошёл вдоль пенистой ленты к оранжевым курткам. Он прошёл мимо двух беснующихся у воды мальчишек, трёх-четырёх примерно лет, всмотрелся, задержав шаг, в лица их мам и вдруг, внутренне сжавшись, понял: определить, кто из них зазвал его сегодня к себе, не может.
Они были в похожих бейсболках, одного, кажется, возраста, обе слегка полноваты. Правда, та, что слева, чуть пониже. И лица, конечно, разные. У той, что справа, строгие брови, прямой нос, тонкие губы сжаты, а у той, что слева, короткий носик чуть привздёрнут, а пухлые губы раздвинуты в постоянной улыбке.
Но в том-то и дело, что лицо, реявшее сегодня над ним, Юрик разглядеть не успел. Очень волновался. Да и дурацкую команду «Зажмурься!» выполнял как солдат-новобранец. Хотя, да, вспомнил: в сумрачном коридорчике у дверей, когда она спешно выпроваживала его, у неё в мочке розоватого уха блеснула серебристая капелька. Вон у той, что справа, такая же. И Юрик, чуть замедлив шаг, небрежно кивнул обеим, обронив сдержанно:
– Добрый вечер!
– Добрый, конечно, добрый! – откликнулась та, что слева, но попытки продолжить разговор не сделала. А та, что справа, наклонившись, что-то высматривала у ног. Вот высмотрела, подобрав несколько плоских камешков.
– Ты взгляни, до чего ж они гладкие.
«Да, она, голос её», – узнал Юрик. Обогнав их, он шёл, стараясь не хромать, догадываясь, что обе сейчас смотрят ему вслед. Они действительно провожали его взглядами, и та, что слева, пожаловалась:
– Бессонница замучила, хоть не смотри на мужиков… А они всё мимо да мимо… И куда торопятся?..
– Да ты позови, – сказала, усмехнувшись, другая. – Этот, мне кажется, откликнется.
– Ты думаешь?! Ну, допустим. Вроде парень ничего, фигуристый. Но вдруг втянусь, привыкну? Домой вернусь, мерещиться будет.
– Не будет. Не успеешь привыкнуть, нам уезжать меньше чем через неделю.
Кричали мальчишки, носясь вдоль берега. Перекликались над водой чайки. Разозлился на себя Юрик. Действительно – тюха, недаром его так обзывают. Стесняется, не может подойти, познакомиться. Ведь скучают женщины здесь, устают от постоянного детского мельтешенья. Им бы хоть как-то развлечься, да нельзя, они здесь на коротком поводке. Вон эти «поводки» вопят, беспорядочно швыряя камни в воду. Нужно им показать, как надо. Подошёл Юрик. Высмотрел плоскую гальку у ног. Кинул. Она запрыгала по гладкой воде, оставляя за собой красивые круги. Загалдели возле него мальчишки:
– Ещё! Ещё!
– А вы мастер! – сказала ему та, что слева, они обе остановились в нескольких шагах. – Вас как зовут?
– Юрик. А вас?
– Меня Татьяной, а вот её Анной.
«Значит, она Анна».
– Вас бы к нам в санаторий воспитателем, а то здесь сплошное бабье царство. Мальчишкам мужского общества не хватает.
– Я бы согласился, да у директора свободных ставок нет, так мне сказали.
– А вот мы вдвоём коллективно попросим, – Татьяна, смеясь, кивнула в сторону Анны, – сразу ставка найдётся. Так ведь?
Но Анна не поддержала подругу, смотрела, досадливо морщась, на тускнеющее вечернее море, на пляску крикливых чаек, и Юрик, нащупав сотенную в кармане плаща, смяв её в кулаке, спросил:
– Мне кажется, Анна, мы с вами уже где-то виделись.
– Вам показалось. Дело в том, что у меня среднестатистическая внешность, мне однажды об этом муж сказал. Поэтому вы меня с кем-то и спутали.
«Отдать сейчас её деньги? – колебался Юрик. – С гонором женщина, обидится ведь. Да и подруга рядом».