Жатва скорби
Шрифт:
В противовес этим деятелям, так называемые партийные ортодоксы постоянно высказывали опасения, что влияние национализма в республике угрожает Союзу расколом. Сталин в это время проводил среднюю линию – до тех пор, пока он занимался разгромом Бухарина и его сторонников, а борьба с крестьянством еще не стала центральным вопросом на повестку дня.
В июле 1928 года Каганович, который руководил Украиной, по крайней мере, с достаточным тактом, был отозван в Москву. По словам Бухарина, «Сталин подкупил украинцев, удалив Кагановича с Украины»[ 81 ]. Сталин и сам признавал, что на Украине требовали вместо Кагановича назначить Гринько или Чубаря[ 82 ]. Но новым генсеком Украины стал поляк Ст.Косиор, а Чубаря назначили предсовнаркома республики
81
В его беседах с Каменевым в июле 1928 г.
82
И.Сталин, т. 8, с 158.
Что
Частично по этой причине на Украине продолжали сохранять повсеместно презираемые комбеды, давно расформированные в других местах. Хотя в разгар НЭПа их лишили большой части прежних полномочий, но в 1927–1928 гг. многое в их функциях было восстановлено – и, в частности, особой задачей было объявлено создание комиссий по выявлению «излишков зерна».[ 84 ] Это выглядело как предвестие новой политики Сталина, когда, полностью захватив власть, он проявил наконец свои истинные замыслы.
83
В.Затонский. Национальная проблема на Украине, с.21.
84
«Висти» 9 мая 1930.
Часть II. Подавление крестьянства
Прошла жатва, кончилось лето, а мы не спасены.
Глава пятая. Нарастание противоречий
(1928–1929 гг.)
Я, избежав одной беды, в другую попадаю.
В начале 1928 года разразился зерновой кризис – вернее говоря, таковым положение представлялось советскому руководству. В действительности же имело место некоторое временное нарушение равновесия на мировом рынке зерна, и если бы советским правительством были приняты необходимые в таких случаях меры предосторожности, положение с зерном в стране можно было бы сравнительно легко выправить.
Снова наблюдаем полное непонимание партийной верхушкой механизма функционирования хлебного рынка, ее некомпетентность в вопросах ценообразования и ее вечную подозрительность – все это не могло не привести к панике в стране.
Трудности на самом деле существовали. К началу 1928 года хлебный экспорт практически прекратился. Ведь перед Первой мировой войной половина производившегося в России хлеба поступала из помещичьих и кулацких хозяйств, более того, именно они производили свыше 71 процента зерна, которое шло на внутренний рынок и на экспорт.
В 1927 году в распоряжении советских крестьян было 314 миллионов гектаров земли, в то время как до революции им принадлежало только 210 миллионов гектаров. Возросло за эти годы и число крестьянских хозяйств – с 16 миллионов до 25 миллионов[ 1 ]. Крестьяне, не входившие в категорию кулаков, производили до Первой мировой войны 50 процентов зерновых и потребляли 60 процентов производимого ими зерна; теперь они производили 85 процентов всего урожая зерновых и потребляли 80 процентов производимого зерна[ 2 ]. Задача государства сейчас состояла в том чтобы завладеть этим хлебом. Но еще на Пятнадцатом съезде партии, состоявшемся в декабре 1927 года, один из ветеранов партии Г.Я.Сокольников предупреждал: «Мы не должны думать, что имеющиеся у крестьян запасы хлеба свидетельствуют о какой-то кулацкой войне против экономической системы пролетариата и что нам следует организовать специальную кампанию, чтобы завладеть ими. Если мы это сделаем, то просто вернемся к политике реквизиций»[ 3 ].
1
М.Левин, с.36–37.
2
Там же, с.176.
3
КПСС, 15-й съезд, с.1134.
Единственной альтернативой этой политике было разумное использование рыночного механизма и системы прямого и косвенного налогообложения, а также элементарное продумывание применяемых мер.
То и другое, увы, отсутствовало. Обычно симпатизирующий советскому режиму автор замечает: «Политика советского правительства, ежегодно планирующего высокий урожай на данный год, является по самой своей сути нереалистичной»[ 4 ].
Да и вообще, «режим не имел ни малейшего понятия, куда идти, принимаемые решения противоречили друг другу и вели лишь к дестабилизации сельского хозяйства».[ 5 ] На Пятнадцатом партийном съезде несколько ораторов затронули эту тему. Например, Каминский осудил «колебания и неустойчивость цен на сельскохозяйственную продукцию»[ 6 ], указав, к примеру, что официально
4
Р.Дэвис, с.44.
5
М.Левин. с.183.
6
КПСС, 15-й съезд, с.1364.
Один из ведущих западных специалистов в этой области, покойный ныне профессор Ежи Ф.Карч, считал, что провал попыток создать зерновой резерв в период урожаев свидетельствовал о «халатности, граничащей с безумием» и добавлял, что когда «бестолковая финансовая политика и неумелый подход к ценообразованию вызвали крах заготовительной кампании 1927–1928 гг.», принятию разумных мер со стороны правительства препятствовал разразившийся одновременно с этим «кризис информации, масштабы которого почти невозможно представить»[ 7 ]. В самом деле, как указал Карч, «бытовавшие тогда мнения о способности советского крестьянина поставлять продукцию на рынок кажутся совершенно необоснованными»[ 8 ]. По расчетам специалистов, дополнительные вложения в размере всего лишь 131,5 млн. рублей, направленные на повышение цен на зерно в течение 1927–1929 гг., могли бы сбалансировать хлебный рынок.[ 9 ]
7
Е.Карч, с.55.
8
Там же, с.463.
9
Там же, с.52.
Даже советские экономисты молчаливо подтверждают выводы западных ученых о том, что основные показатели, на которых основывал свою зерновую политику Сталин, были сильно искажены[ 10 ] (действительно, приводимые в разных советских источниках цифры урожая зерновых на тот или иной конкретный год значительно расходятся)[ 11 ]. На практике Сталин исходил из данных, значительно недооценивавших количество зерна, поступившего на рынок в 1926–1927 гг.; фактически эта цифра была выше, чем считали его плохо информированные и низко квалифицированные советники[ 12 ]. Один советский исследователь доказал недавно (не акцентируя этого факта), что в своих расчетах Сталин принимал валовое производство зерна за 1926–1927 гг. равным 10,3 млн. тонн, тогда как реальная цифра составляла 16,2 млн. тонн.[ 13 ]
10
Там же, с.37.
11
Там же, с.38–39.
12
Там же, с.41.
13
Там же, с.40.
Итак, на протяжении рассматриваемого периода, со всеми его реальными и мнимыми кризисами, цифры, на которых основывалось советское руководство, были почти столь же ненадежными, как и прогнозируемые, и «запланированные». Современный советский исследователь отмечает, что работники на местах, ошарашенные бесконечными анкетами и запросами, говорили: «Мы попросту не понимаем половины вопросов и потому вписываем первую пришедшую в голову цифру»…[ 14 ] Между тем Центральное статистическое управление, Госкомитет по планированию (Госплан), наркомат рабоче-крестьянской инспекции и статистические отделы кооперативного движения «продолжали публиковать значительно расходящиеся между собой данные по одним и тем же, зачастую весьма важным показателям, как, например поставки зерна, посевные площади, пятилетние планы».[ 15 ]
14
А.М.Большаков. Деревня 1917–1927 гг. М., 1927, с.8–9.
15
М.Левин, с.173.
Сталин ошибочно заявлял: «Мы имеем теперь вдвое меньше товарного хлеба [по сравнению с довоенным временем] несмотря на наличие довоенной нормы валовой продукции хлеба»[ 16 ]. Тут же, резко взяв влево даже по отношению к вводимому в тот момент жесткому курсу, Сталин возложил вину за создавшееся положение прежде всего на «кулаков» и добавил, что «решением вопроса является переход от единоличного крестьянского хозяйства к коллективному, общественному хозяйству в земледелии» и «борьба против капиталистических элементов крестьянства, против кулаков».[ 17 ]
16
И.Сталин, т. 11, с.90–91.
17
Там же, с.92, 101.