Шрифт:
Еще в первых числах марта пригрело солнце и юркие ручьи унесли в овражки, буераки и речки серый, ноздреватый снег. На оттаявших скатах высоких железнодорожных насыпей, на крутых взлобках появилась нежно-зеленая трава. Зачерствели на дорогах колдобины, и под колесами машин закурилась первая пресноватая пыль. А над полями взлетели вверх голосистые жаворонки, и водянисто-голубое небо зазвенело от их первых песен.
В один из таких дней Лешка Гордий, идя с Наташей Ягодко, вдруг сбежал с насыпи, прохлюпал по мокрому лугу большими
И хотя у Наташи от такого неожиданного Лешкиного внимания испуганно дрогнуло сердце, она приняла цветы как должное и чинно поблагодарила. И только когда Лешка ушел дальше, а она осталась у своего поста, маленькой будки с облупившейся глиной, Наташа долго глядела на звездочки подснежников, нежно трогала их пальцами, подносила к лицу. Они едва уловимо, прохладно пахли талой водой и корой молодых деревьев. И, наверное, в этот день Наташа впервые услышала, как звонко поют жаворонки, как прекрасна их весенняя песня. Следя за жаворонками, она подняла к небу глаза. Глаза у нее серо-зеленые, как оттаявшие весенние лужайки.
Мимо поста промчался скорый поезд, заглушив своим мощным грохотом песню жаворонков. Поезд шел с юга в Москву. Наташа всегда завидовала людям, ехавшим в этих красивых длинных вагонах. Но сейчас лица пассажиров показались ей утомленными, скучными, сонными. Теперь эти люди, наверное, завидовали ей, Наташе. Завидовали потому, что здесь было огромное теплое поле, весна, жаворонки. В окнах вагонов виднелись какие-то пестрые южные цветы. Но куда им, сомлевшим от жары, до этих белых холодноватых цветов, вскормленных оттаявшей весенней землей, чистым, уплывшим вешними ручьями снегом!
Наташа весело засмеялась и, подняв руку, протянула к поезду вместе с желтым флажком свой маленький белый букетик.
Мимо Наташиного поста мчатся и мчатся поезда. Их очень много. Одни, черные, запыленные, везут из Донбасса уголь и машины. Они такие тяжелые, и бег их так стремителен, что под колесами, пружиня, гнутся накаленные от мощного трения рельсы, а от ветра, летящего рядом с вагонами, поднимаются с насыпи ракушки и бабочками упархивают в колючие кусты дерезы. Другие везут с севера медностволый лес. От них пахнет терпкой хвоей и сладковатой смолой сосен.
Наташа деловито провожала поезда глазами, держа в руке свой неизменный желтый флажок, и думала о том, что многие пассажиры даже не подозревают, что их своевременный приезд и даже судьба зависят от нее, Наташи Ягодко, никому неведомой стрелочницы. А порой ей становилось даже страшно. А вдруг что случится? И тогда она снова и снова проверяла расписание, хотя уже знала его наизусть, перед каждым пробегом поезда чистила на стрелках перья и стальные подушки. И она так увлекалась работой, что суточное дежурство пролетало
Уже всходило солнце. Запели жаворонки. Наташа устало опустилась на тесаную скамейку, понюхала подснежники на маленьком столике в граненом зеленоватом стакане. Пришла сменщица Люся Кордякова, белолицая, с маленьким утиным носиком, с рыжими завитыми кудряшками. Наташа все не уходила, сидела на скамейке, задумавшись.
— Ждешь кого? — подозрительно спросила Люся.
— Нет, нет! — встрепенулась Наташа. — Что-то хотела сделать и забыла. Ах, да!.. На скребок нужен черенок новый, схожу в посадку.
Она долго возилась среди кустов и молодых деревьев, присматривалась то к одной, то к другой ветке. Жалко было их ломать. Поглядывала на высокую насыпь.
По тропинке босиком, со связанными, перекинутыми через плечо сапогами шел Лешка. Она вздохнула и забыла о поломанном черенке.
— Я хотел пригласить тебя на футбол, — говорит Лешка, — а у тебя синяки под глазами, устала... Иди спать, вечером приду, хочешь?
В общежитии Наташа, несмотря на усталость, долго не могла уснуть. Закрыв глаза, она слышала шум бегущих поездов, ощутила прохладный сквознячок в груди. От чего он: от промчавшегося поезда или что-то другое?
Звонко-звонко запели жаворонки, запахло талой водой и корой молодых деревьев, а потом Наташе показалось, что кто-то гладит ее пылающие щеки большими прохладными ладонями. Кто это, Лешка? Она испуганно открыла глаза, сердце колотилось.
— Фу ты, что же это? — качая головой, прошептала Наташа и, натянув на плечи накрахмаленную, ломкую простыню, уснула безмятежным сном.
А вечером, когда Наташа, уже причесанная и умытая, в легком ситцевом халатике и новеньких красных тапочках, стояла на кухне, вбежал Лешка и протянул два синеньких билета.
— Вот, сегодня культпоход в театр, пойдем, в семь тридцать, еще успеем. «Интервенция». Не смотрела?
— Нет.
Лешка в новом шевиотовом костюме, в рубашке цвета весенней зелени. На лацкане пиджака круглый выпуклый значок спортсмена-разрядника. На штанине брюк, ниже колена, решетчатый отпечаток кроватной сетки. «Видно, кладет брюки под матрац, чтобы не гладить». Эта мысль рассмешила ее.
— Ты чего? — смутился Лешка, оглядывая себя.
— Да так просто, ты немножко смешной сейчас. Привыкла видеть тебя в фуфайке и думала, что ты толстый, а ты вот какой...
— Это какой же? — У Лешки потеют ладони, и билеты становятся влажными.
Наташа выключила на плите газ и, слегка прищурив глаза, выдохнула быстро, решительно:
— Да такой вот... хороший!
Театр переполнен, в зале душно. Наташа обмахивает лицо тоненькой книжечкой — программкой. Лешка сидит очень близко. Его плечо рядом с ее виском, голова наклонена к Наташе. Сзади раздраженный шепот: «Прилип к ней, дубина, и, как стена, ничего за ним не видно!» И тот же голос уже над самым ухом шепчет заискивающе-ласково: «Молодой человек, будьте настолько любезны, немножечко в сторону, пожалуйста». Лешка отодвигается, глядит в бинокль. Они сидят близко, в шестом ряду, но Лешке почему-то вздумалось взять бинокль.