Жажда мести

Мирнев Владимир

Он смешался и сказал, что позвонит позже.

– Не надо звонить, – она боялась, что он повесит трубку. – Приходи ко мне. Я тебя жду, милый. Не заходи в столовую, я приготовлю поесть.

Добираться Волгину до ее квартиры в Каретном ряду всего полчаса; за это время она успеет приготовить обед: бульон уже готов, стоит лишь заправить его, затем на второе – ветчина с яичницей, которую она так любила и которую наверняка любит Волгин. Самсонова надела ночную рубашку, длинную, с черными кружевами, накинула легкий телесного цвета халатик.

Через полчаса подошла к двери в ожидании

звонка, постояла с минуту, и тут же раздался звонок в дверь.

X

Только третьего октября они собрались в колхоз «Первомайский», чтобы отпраздновать месяц своих новых отношений. Все это время они встречались каждый день. Самсонова оформила через знакомых больничный и фактически не появлялась на работе, что крайне тревожило начальство. Сам ректор позвонил ей домой и справился, насколько серьезна ее болезнь.

Когда они выехали, погода была прекрасная. Низкое осеннее солнце посылало на землю свои последние ласковые лучи.

Самсонова улыбалась, поглядывая на Волгина, сидевшего рядом, и он ловил ее счастливый взгляд. Вот уж тот знакомый поворот, мостик через речку и снова поворот, и вскоре на взгорке показались домики колхоза Первомайский. Она остановилась возле реки.

– Устала? – спросил он и поцеловал ее в губы. Она расслабленно улыбнулась в ответ.

– Я не устану, даже если буду ездить с тобой весь день, а скоро ты научишься водить нашу зеленую «Волгу». Кушать не хочешь? В термосе горячий кофе.

– Не хочется.

Они прошли к реке обнявшись, смотрели на воду.

– Вон наш домишко, – показала она рукой. – Там мое окно, а вон твое окно. Я однажды подкралась рано утром к окну, чтобы посмотреть, на какой кровати ты спал. И увидела, – она засмеялась, – ты лежал лицом к окну, и на носу у тебя сидела муха.

– О чем ты думаешь? – спросила она, не отводя глаз.

– О том, о чем и ты, – отвечал быстро он.

– Ты правильно говоришь, – согласилась она, – вон наш дом, сейчас подождем председателя Сигуня, как увидим его, так сразу попросим у него разрешения и остановимся в домике.

– Вдруг он не даст ключ? – спросил он.

– Он? Даст. Он боится меня как огня.

– А как ты думаешь, холодная вода в реке?

– Холодная, не сомневаюсь, но окунуться можно.

Она первая заметила автомобиль председателя и выехала на своей «Волге» навстречу. Она попросила Волгина остаться на берегу, ее смутило, что председатель осудит ее за желание остаться в доме с молодым парнем. Вопрос о ключе был решен в пять минут. Влюбленные присели на крыльце, греясь на солнышке.

– Как здесь хорошо, как прекрасно!

– Жизнь кончилась, начинается торжество, – ответил, не задумавшись ни на минуту, Волгин.

– Что ты сказал? – заинтересовалась она.

– Я говорю, что летом деревья живут и радуются, а сейчас торжество от того, что жизнь летом все-таки была.

– А мне в голову часто приходит мысль, что ведь я старше тебя, и моя жизнь пройдет быстрее.

Они отправились погулять и долго ходили вдоль реки, потом прошли луг и березовую рощу. Они бродили до заката, и их заметили зоркие деревенские бабки.

Когда

совсем стемнело, они вернулись в домик. Людмила прихватила с собой хрустальные фужеры. Они пили терпкое грузинское вино, ели бутерброды с гусиным паштетом, с икрой, с семгой и севрюгой. Пили сначала за него и за нее, потом за любовь.

За окном стояла какая-то торжественная тишина, и она предложила искупаться.

Она первая прыгнула, радостно вскрикнула и тут же выбежала обратно. Волгин на мгновение окунулся, холодная вода обожгла его, и весь хмель улетучился. И они бросились к дому с радостными криками, выпили водки и закусили.

Людмила застелила постель и юркнула под одеяло.

– Как холодно! Сейчас согрею, потом можно мужчинам! Скажи, ты меня любишь?

Он наклонился над ней и в ухо прошептал:

– Я тебя люблю! Люб-лю!

XI

Уже поздно ночью они подъезжали к ее дому на Каретной. Темные окна домов означали одно – все спят. Некоторое время они, отдыхая с дороги, сидели в машине и целовались.

Когда они поднялись на пятый этаж и она попыталась открыть дверь, у нее ничего не получилось. Дверь не открывалась.

Она присела посмотреть в замочную скважину, как вдруг неожиданно дверь отворилась, и в дверном проеме показалось широкое большое прыщеватое лицо с сонными маленькими глазками, затем дверь отворилась пошире, и, наконец, перед ними предстал в трусах и майке муж Самсоновой.

– Я смотрю, кто это скребется, – проговорил добродушно он, оглядывая с любопытством Волгина. – А кто с тобой?

– Ты бы оделся, – она нисколько не растерялась, только немного нервничала. Свинцов исчез, наверное, бросился надевать халат. – Володя, ты мой родственник, – шепнула она Волгину.

В дверях опять показался Свинцов, схватился за сумки. Он был в халате и почему-то в военной фуражке.

– Как звать? – обратился он к Волгину. – Я так и понял, что ты уехала за родней.

– Ничего ты не понял. Я у родителей была. Володя, проходи сюда, вот здесь садись, снимай ботинки. Не стесняйся, будь как дома.

– Но я вечером приехал, звонил твоим родителям, они сказали, что не знают, где ты.

Свинцов считал, что ему в жизни везло всегда. С детства мечтал стать летчиком и поступил в училище, правда, во время учебных прыжков получил травму, но его не отчислили. Отличился он на одном весьма щекотливом деле. Он как-то заметил, что капитан Ермоленко почти каждый вечер напивался и еще встречался с женой командира полка. Свинцов написал анонимное письмо командиру части полковнику Хлебоватому. Командир части приказал проверить факт полученного сигнала, который подтвердился полностью, после чего был проверен почерк всех офицеров и установлено, что почерк принадлежал Свинцову Николаю Петровичу. С ним долго с глазу на глаз беседовал майор из первого отдела, после чего Свинцов находился на особом счету, его докладные, а иначе доносы, находили весьма даже важными для поддержания в армии порядка. После нескольких доносов его дела пошли стремительно в гору, и он к тридцати годам уже числился капитаном, а к сорока – полковникам.